Красные камзолы. Капрал Серов: год 1757 - Иван Ланков Страница 22

Уже далеко за полночь мы объезжали по широкой дуге домики, выросшие вокруг крепости Изборска. Там, в глубине застройки вдруг истошно залаяли собаки. В свете луны было видно, как к нам было направился одинокий всадник со стороны крепостных ворот.

А хорошие люди по ночам не ходят, так ведь? Опять же, в детстве я часто слышал байки о том, как инкассаторы запросто стреляли или ломали челюсти прикладом всякому, кто по неосторожности приближался к группе при исполнении. Так вот я – инкассатор.

– Слушай мою команду! Товсь! – Щелкнули взводимые курки. – Целься!

В ночи щелчки должны были быть хорошо слышны. Хотя о чем это я? Топают и фыркают лошади, скрипит снег под санями… А всаднику еще и ветер в уши дует. Да и далеко он слишком, чтобы намеки понимать.

– Пали!

Ночь разрезали вспышки выстрелов. В воздухе повис пороховой дым с красные искорками догорающих пыжей.

Всадник развернулся и галопом поскакал обратно к башням изборской крепости. Вот, такой намек он понял. Осознал, что мне неинтересно знать, кто он такой и что хотел нам сказать. И что ему нет никакого дела до того, кто мы, куда едем и что везем. Что у вас там, в крепости? Тревога? Пф! Да ради бога! Пусть гарнизонные ландмилиционеры растрясут свои жирочки! Ночные тревоги полезны для службы.

Проехали Изборск и снова остановка, снова пробежка у костра. Заканчивается масло. Никто ж не планировал, что мы его не на светильники будем тратить, а на костры. А еще очень хочется спать. Скоро уже сутки как без сна.

Коллектив тоже устал. Бегают медленнее, двигаются тяжелее. У кого-то уже потекло из носа. Но никто не ропщет. Сказано бегать вокруг костра – бегают. Греются. Еду готовить времени нет, но каких-никаких сухарей погрызли.

– Как кони, Карпыч? Доедем? Или пора подыскивать кантонир-квартиру?

Возница отвечает с каким-то восторгом в глазах:

– Доедем, Георгий Иванович! Уже сколько отмахали, а коням хоть бы хны! А ведь это еще полукровка, а не битюг! Что же будет, когда граф Шувалов чистопородных битюгов в войска поставлять начнет? Золото, а не кони, уж поверьте старому обознику!

Тяжелые тучи потихоньку скрыли звезды и заходящую луну. Мы уже ехали на одних морально-волевых. На последней остановке нескольких пришлось силой вытаскивать из саней и заставлять бегать. Приморило мужиков. Впору хоть оставляй в какой-нибудь деревне от греха… Но я упертый. А они – терпеливые, вот уж чего не отнять.

Через ледовую переправу у реки Великая мы проезжали вместе с первыми зарядами вьюги, засыпанные с головой свежим рыхлым снегом.

У ворот в карауле стояло капральство Ефима. Я спрыгнул с саней, бегом опередил обоз и крикнул изрядно осипшим голосом:

– Открывай ворота!

– Стой, кто идет… Батюшки! Серов, ты? А чего в одном камзоле? Где кафтан потерял?

– Открывай, говорю! А то болталку набок сверну, а твой унтер еще от себя добавит!

Заскрипели ворота, из теплой караулки вместе с клубами пара выскочило несколько солдат и медведеподобная фигура начальника караула.

Я обнялся с Ефимом.

– Нешто всю ночь ехал? Дурной ты, крестник!

– Потом объясню. Скажи-ка, сегодня с ночи у кого-нибудь баня осталась еще не остывшая? Ребят пропарить надо.

Ефим на мгновение задумался, потом окрикнул одного из караульных:

– Эй, солдат! Слышал вопрос господина капрала?

Тот стряхнул рукавицей снег с седых усов и ответил:

– Точно так. У Филина на немецком берегу. Он сегодня до рассвета топит.

Ба! Так это же… Архип! Во дела! Архип – под началом у Ефима? Архип – стоит в карауле, ночью, на морозе? К Архипу обращаются «эй, солдат»? Кажется, пока меня не было, в полку случились большие перемены. Но об этом мне расскажут потом. Обязательно расскажут, вряд ли тот же Федька Синельников упустит возможность погреть мне уши. Сейчас же…

– Рожин!

Каптенармус выдохнул и попытался втянуть живот, имитируя стойку во фрунт, и посмотрел мне куда-то в район шейного платка.

– Пропарь монастырских. Прямо сейчас и как следует. За мой счет, я к вечеру рубль занесу.

– Так это, Жора, у меня…

– Просто сделай, Рожин. А к Генриху Филипповичу я сам заеду.

Каптенармус уныло кивнул и потянул сани с семеркой людей Памятника налево, на немецкий берег реки Псковы. По пути я стянул с одного из мужиков свой кафтан, а с третьих саней, с другой семеркой, забрал свой тулуп. Тут уже недалеко, теперь не замерзнут.

– Карпыч, гони к полковой управе. Последний рывок остался.

* * *

Полковой квартирмейстер, зажав в руках недопитую утреннюю кружку чая, стоял посреди комнаты и смотрел на раскрытые сундуки. На столе при свете трех свечей лежали формуляры, ведомости, перекличной список и прочие сопроводительные бумаги, что мне всучил с собой архимандрит. По доскам пола расплывались мокрые грязные лужи от растаявшего на башмаках снега.

– Серов, – тихо проговорил секунд-майор Стродс, – я мог бы разжаловать тебя в рядовые и приказать забить батогами. А еще я мог бы запереть в карцере и пытать до смерти. Или обвинить в краже и повесить на ближайшем дереве. У меня есть такие полномочия. Ты меня понимаешь?

Он обошел сундуки и встал передо мной, глядя прямо в глаза:

– Мне нет нужды убивать тебя вот так вот заковыристо. Да еще и с такими рисками. Я любитель простых решений. В своем письме я лишь спрашивал у его преподобия, есть ли такая возможность. Вот это вот, – он кивнул на сундуки, – я бы доставил сам. Попозже и с соответствующим задаче оружным отрядом. Ты мне веришь, Серов?

Голова гудела. Я, конечно, мог сказать многое, уверить его, что и в мыслях не было, задать кучу вопросов… Но сказал лишь:

– Сутки без сна, Генрих Филиппович. А еще собачий холод и тяжелая дорога. Разрешите идти?