Мертвые не лгут - Анна и Сергей Литвиновы Страница 21

– Но они ведь потом не смогут мою технику улучшать, – пролепетал Остужев.

– Во-первых, откуда ты знаешь? А во-вторых, может, оно мне и не нужно. Это тебе, как и всем ученым, свойственно стремиться к совершенству. А я и так перебьюсь.

На профессора было жалко смотреть. Но телебоссу не впервой было растаптывать людей, поэтому он-то ровным счетом никакой жалости (впрочем, как и довольства) не испытывал. Обычный рабочий момент.

А больше ученого никто сейчас не видел. Кроме, возможно, Линочки.

– Поэтому давай-ка, – самым дружеским тоном продолжил Чуткевич, – отбрось свои мерехлюндии и берись за дело. Разве самому не интересно связаться и поговорить с самым зловещим злодеем (как ты утверждаешь) в истории человечества?

* * *

Руководитель канала зацепил Остужева за живое. В том-то и штука, что для людей науки главное в жизни – удовлетворить свое любопытство. И достойно ответить на вызов, который поставила перед ними природа (или начальство). А моральные последствия (и сопутствующие терзания) находятся для них на втором месте. Иначе они никогда термоядерную бомбу не создали бы. И нервно-паралитический газ. И бактериологическое оружие.

Так и теперь: не угрозы Чуткевича на Петра Николаевича подействовали, а взывания медиамагната к той научной струнке, которая сильнее всего в нем звучала и была для него самой главной. В самом деле: как это будет – попытка связаться в загробном царстве с беспримерным злодеем? Найти его? Уговорить выйти в эфир?

Ученый имел к усатому вурдалаку личные, точнее, семейные счеты. (Как имели их, верно, почти все семьи России, бывшего Советского Союза и стран народной демократии – вот только странным образом за семьдесят лет позабыли.)

Когда он был маленький, его мамаша готова была, чтобы не путался под ногами и не мешал личную жизнь и карьеру устраивать, сдать Петечку, особенно на каникулы, кому угодно – лишь бы только согласились принять. Использовала для этого и семью первого мужа. Вот парадокс: с ним самим отношений не поддерживала, по телефону пару слов гнушалась сказать, а отца его (или Петиного деда по отцовской линии) и мачеху использовала.

Мачеха эта, а для Пети просто бабушка Фани, и была одной из миллионов и миллионов безвинно пострадавших и чудом выживших, уцелевших. Вот только сломленной – капитально и навсегда.

Когда Остужев вырос, отношения с бабушкой и дедом они поддерживали. И однажды он даже привез к ним молодую жену Линочку. Тогда бабушка Фани рассказала им – после настойчивых просьб – историю своей семьи.

Юная и красивая Фани проживала в буржуазном государстве Латвия. Работала учительницей. Была замужем, а первый супруг являлся директором школы. В тысяча девятьсот тридцать девятом году Советский Союз, в рамках пакта Молотова – Риббентропа, поделил Европу. Досталось и Латвии. В местечко, где проживала Фани, вошли советские войска, а следом – энкавэдэшники. Директора школы, мужа, пришли арестовывать. На беду, Фани начала заступаться за благоверного и возмущаться происходящим. Ее усадили в ту же телегу, что увозила под конвоем супруга.

В тот момент Фани была беременна.

Ребенка она в тюрьме потеряла.

От безысходности резала себе вены.

Гуманная советская тюремная медицина спасла молодую женщину – чтобы впаять ей десять лет лагерей.

Она отмотала срок и выжила, но от ударов судьбы никогда больше не оправилась. Все время, сколько помнил ее Петечка, ходила, говорила и все на свете делала очень тихо. И вздрагивала от любого резкого звука.

Первый муж ее, латыш, так в лагерях и сгинул. После войны, в Казахстане, в ссылке, она вышла замуж за Петиного деда. Тот – гуляка, врун и хохотун – своим жизнелюбием ее поддерживал, а она до конца жизни верно служила ему. Ни в какую школу больше работать не пошла, ограничивалась должностью кладовщицы, в Латвию не вернулась, и вообще старалась быть и выглядеть как можно менее заметной.

Жизнь, к счастью, доскрипела до конца, но оказалась безвозвратно искалеченной.

Поэтому у Остужева имелось что спросить усатого вурдалака. Нет, он не станет интересоваться геополитическими раскладами. Пользуясь тем, что мертвые не лгут, он задаст покойному диктатору несколько хорошеньких вопросов, на которые ему самому хотелось бы получить ответ. Например:

– Правда ли, что, когда началась война и к нему на дачу приехали соратники, он спрятался под кровать, потому что испугался, что они пришли его арестовывать?

– Почему он не отбыл в эвакуацию шестнадцатого октября сорок первого, когда фашисты прорвались к Москве? Действительно ли проявил стойкость или побоялся, что, если уедет из Кремля, потеряет все нити и приближенные его сметут?

– Когда казнили его бывших друзей, которых он обрек на смерть, – Рыкова, Бухарина, и провинившихся подчиненных – Тухачевского, Ягоду, Ежова, – он втайне или воочию наблюдал за процессом казней, наслаждался? Или ему потом крутили кино? Или он ограничивался пересказами палачей?

– Правду ли шепнул на параде первого мая пятьдесят третьего товарищ Берия товарищу Хрущеву, что он отравил товарища Сталина? И сильно ли тот мучился в последние часы – совсем один в комнате на ближней даче?

Наверное, эти вопросы не будут способствовать успешному общению товарища Шалашовина с «эффективным менеджером» – но раз Чуткевич настаивает и грозится спецаппаратуру отобрать, имеет смысл напоследок рискнуть.

Вдобавок к «бабушке Фане», еще один персональный счетец имелся у Петра Николаевича к вурдалаку. Он ведь и сам мог не родиться, если бы не счастливое стечение обстоятельств и не ловкость его бабушки с другой стороны – маминой.

Мама его (Петя был поздний ребенок) родилась в тридцать седьмом году. Бабушка жила с дедом, Василием Коломийцевым, в тогдашнем Ленинграде. Дед делал успешную научную карьеру в институте «Механобр».

Когда родилась мама, бабушка уехала нянчить ее к собственной матери в провинциальный Краснодар. Оставила своего обожаемого мужа Васеньку в городе на Неве, городе трех революций. Тут-то его и взяли – популярное слово в СССР в конце тридцатых!

И только сметливость и хитрость бабушки спасли ей жизнь – и, разумеется, жизнь Петиной маме, и, как следствие, ему самому. За это бабушка себя потом втайне всю жизнь корила, но… Она не бросилась в Питер хлопотать за арестованного мужа. Да и бесполезно это было, и опасно. Плюс – крошечная дочка на руках. Напротив, она полностью отреклась от супруга. В загсе, с помощью высокопоставленных знакомых, немедленно выхлопотала развод с ним.

Ведь альтернативой был АЛЖИР – Акмолинский лагерь жен изменников родины (через который, между прочим, прошла Фани). А для младенца-мамы светил детский дом. Вряд ли обе перенесли бы их. Род бы прервался. Остужев не родился.

Так, ценой небольшого предательства (на фоне охвативших страну глобальных подлостей и предательств) бабушка спасла себя, и дочку, и будущего Петечку.

Спустя полгода свекровь, мама Васечки, получила сообщение, что тот осужден на десять лет без права переписки. Тогда этот эвфемизм еще не знали и продолжали надеяться.