Код любви - Максимилиана Моррель Страница 21

В школе я не был особенно прилежным учеником, а сверстники считали меня странным и скучным и неохотно приглашали в свои шумные игры. Да я не особенно и стремился. Запах пота и молодой горячей крови щекотал ноздри, заглушая осторожность и бдительность. С трудом выдерживая долгие часы школьных занятий, я мчался домой и, едва дождавшись ночи, совершал свои кровавые вылазки. На моей совести бездомные бродяги и запоздавшие прохожие, бедняки, богатеи, торговцы и аристократы. Не всех я выпивал до конца, были и обращенные.

Первый сексуальный опыт я приобрел рано. К пятнадцати годам сексуальное вожделение стало настолько же сильным, как и все возрастающий голод. Чем больше хотелось есть, тем яростнее становились плотские желания. К тому времени у меня появился приятель. Замкнутый и чудаковатый мальчик, маленький, щуплый, тихий, но с очень большими внутренними амбициями.

Вот с ним мы и отправились на набережную снимать шлюх. От своей он вышел довольный, а я абсолютно не удовлетворенный, но зато сытый. Мои обагренные кровью клыки заставили его обратиться в бегство. Позднее я уладил недоразумение, сведя все к шутке. Прочитанное в утренних газетах сообщение о странной смерти зверски изнасилованной проститутки повергло моих родителей в панику. Меня вновь стали запирать в доме по ночам, но я все равно ухитрялся выбираться, превратившись в парижского Джека Потрошителя. Я понимал, что выпитые мною не могут оставаться полноценными людьми, а кровавые соперники мне были ни к чему. Я умерщвлял их, выдирая сердца и отрывая головы, не чувствуя никаких угрызений совести.

Капельки холодного пота выступили у меня на лбу. Мне кажется, я перестала дышать.

В это время в гостиную вошел Рей. Я перевела на него взгляд, с трудом выбираясь из кошмара. Он одет в голубую пижамку. Как, уже так поздно? Темно-русые кудряшки аккуратно расчесаны после ванной. За ухо волочит ярко-синего длинноухого зайца. Я вскакиваю с дивана, раскидываю руки, хватаю и обнимаю так сильно, будто пытаюсь убежать от чего-то страшного, что сама только что пережила.

– Мама, больно!

– Прости, мой дорогой, сегодня Лора расскажет тебе сказку на ночь. Хорошо?

Рей важно кивает, освобождается из моих рук и подходит к Морису. С трудом подавляю желание увести его подальше и спрятать в безопасном месте.

– Я тебе завтра покажу, кто спас рыбаков в море, ладно? А то мне уже пора спать. Ты ведь не уйдешь?

У него такая же манера, как у меня, задавать сразу много вопросов. Морис тоже это заметил. Тихо смеется и говорит:

– Я не уйду, пока ты мне не покажешь, как дельфин привел лодку к берегу.

Рей от удивления даже выпустил своего зайца:

– А ты откуда знаешь?

– Я видел, как это было, – голос Мориса серьезный и очень мягкий. – Спокойной ночи, Реймонд.

Сын доверчиво обнимает за шею наклонившегося к нему Мориса и снова целует.

– Спокойной ночи, мистер Балантен. Когда я стану большим, я тоже не буду ночью спать.

Подобрав свою игрушку, идет к Лоре, ожидающей в дверях.

Как душно! На воздух! Долой из головы кровавые картины!

– Пойдем прогуляемся по берегу, Морис.

Балантен легко встал с кресла.

– Накинь на себя что-нибудь, Гленда. Возле воды ночью очень свежо.

Я беру белую вязаную кофту, пушистую и уютную, и мы выходим на пляж. Волны с шелестом накатываются на песок и что-то шепчут, отступая. Большая круглая луна повисла над океаном, показывая переливающейся лентой, отраженной на поверхности воды, дорогу к себе.

Мы медленно идем вдоль берега. Я, кажется, перевела дух.

– Рассказывай, что было потом.

– Не надо бояться, Гленда, – это происходило сто сорок четыре года назад. Я никогда, никому… никому из смертных этого не рассказывал. Всей правды не знали даже мои родители. Только Магистр, которого я повстречал зимой тысяча восемьсот тридцать девятого года. Это произошло в Риме. Я сейчас продолжу свой рассказ. Не думай, что мне так легко переживать заново все события той давней поры. Я пересказываю тебе только то, что можно говорить, а все остальное… Все остальные подробности пусть останутся только на моей совести. Итак, ты готова? Тогда продолжим.

Рождество тысяча восемьсот тридцать седьмого года мы встречали в Брюсселе. Мрачный дом, давно не обитаемый, в глуши, на заброшенной старой дороге, стал нашим новым прибежищем. Отец почти не разговаривал со мной. Мама делала вид, что ничего не произошло, но я физически чувствовал ее опустошенность. Она часто долго и пристально смотрела на меня, а потом, думая, что я ничего не слышу, тихо шептала отцу: «Он взрослеет… Не пойму, может быть, болезнь преображает его, но еще года через два наш сын превратится в юношу нечеловеческой красоты. Демоническая внешность и не менее дьявольские способности сделают его смертоносным оружием против женщин. Ему нет еще семнадцати, и пока мы еще можем хоть как-то влиять на него. Но я с ужасом жду, что будет дальше. Я по-настоящему боюсь за него, за тебя, за нас всех. Не исключено, что очередной приступ болезни заставит мальчика наброситься на нас. Меня не беспокоит, что я превращусь в чудовище. Смогу ли после этого помогать ему?».

Слова, произнесенные той зимней ночью в чужом холодном доме, отрезвили мое затуманенное сознание. Я как будто прозрел. Проснувшаяся совесть титановыми тисками сдавила разум. Проще всего было бы наложить на себя руки, таким образом одним махом избавив всех от мучений, но я понимал, что не смогу этого сделать с собой. Выход был только один – бежать. Пусть не самый лучший, но выход. Решение принято, отступать не имело смысла. Не оставив даже записки, я исчез, самоуверенно думая, что навсегда. Морил себя голодом, лишь изредка позволяя себе отлавливать бездомных собак, если обитал в городе, зайцев и птиц, когда скитался по лесам.

Возможно, так продолжалось бы очень долго, если бы однажды мне не посчастливилось прибиться к бродячей труппе комедиантов. С ними я исколесил большую часть Германии, Польшу, Венгрию, Моравию, Силезию, заодно собирая всевозможные предания о виндергенгерах, возвращенцах, упырях, вурдалаках. Зиму сменила весна, весну – лето. Я изнывал под палящими лучами солнца, причинявшими мне нестерпимые страдания. Измучившись сам и измучив своих спутников-актеров, я едва не открыл им свою страшную тайну. Что остановило меня в самый последний момент, объяснить невозможно, но я лишь признался, что болен лейкемией и солнечный свет меня губит. Их бескорыстная забота превзошла все мои ожидания, они тщательно укрывали меня днем, лечили многочисленные ожоги, покрывавшие лицо, шею, руки, и ни разу я не слышал ни слова упрека в свой адрес. Моя ненависть к зеркалам стала им понятна. Ром, Лаура, Франц и другие стали для меня настоящими ангелами-хранителями. С наступлением осени мне полегчало, и я вновь начал принимать участие в представлениях. Бесконечные переезды позволяли мне кормиться без опасения быть застигнутым на месте преступления. Сколько их было, жертв? Сто, тысяча – я не считал, постепенно научившись брать понемногу, лишь столько, чтобы приглушить голод. Не стану лгать, бывало всякое, но я боролся как мог. Так незаметно навалилась морозная снежная зима. Мы корчились от холода в своей продуваемой всеми ветрами кибитке и всерьез подумывали о том, чтобы найти для себя теплое пристанище.