На краю империи. Камчатский излом - Сергей Щепетов Страница 19

Когда нет снега, по Камчатке передвигаются на лодках или пешком по немногим тропам, проложенным между жильем. В последнем случае груз, естественно, надо тащить на себе, а это удовольствие сомнительное. Поэтому Митька выбрал самый короткий и простой маршрут – к водоразделу между верховьями рек Быстрой и Камчатки. Данное место круглый год было бойким – через него все ездили с западного берега полуострова на восточный и обратно. Беглый служилый рассчитывал поболтать там с каким-нибудь путником, чтоб прояснить обстановку в русских острогах. Кроме того, в тех местах можно было напроситься попутчиком на лодку или просто купить по дешевке бат, ставший ненужным хозяину.

Баты – камчадальские долбленки – делались из стволов тополей. Когда-то на изготовление одной такой лодки уходило несколько лет, но с железными инструментами процесс ускорился и упростился. Бат, принимаемый у камчадала в счет ясака или торгового долга, обычно оценивался в один рубль, что соответствовало приличной лисьей шкурке. Потом, конечно, перепродавался за три или четыре рубля, в зависимости от качества и размеров. Так или иначе, но подобный расход Митька мог себе позволить.

Оказавшись на распутье, служилый оглядел открывшийся желто-красно-зеленый пейзаж и мысленно усмехнулся: «Дмитрий, наверное, сказал бы, что все это красиво – просто обалденно красиво! А мне, Митрию, тревожно, поскольку так бывает перед началом серьезных заморозков».

Поколебавшись немного, Митька двинулся в сторону верховьев Быстрой – к дому поближе. Тропа здесь была торная – целая дорога в полметра шириной. Служилый бодро топал по ней до самого вечера. Он спустился с пологого перевала и прошел несколько километров вдоль берега реки, так никого и не встретив. Уже в сумерках тропа вывела его из кустов на открытое место. Отсюда было видно, что вдали, на галечной косе, горит костер и кто-то возле него копошится. «Русские плывут, – определил Митька. – Камчадалы в пути костры не разводят». Он решил вернуться немного назад и заночевать возле последнего переката, где обычно кончается водный путь вверх по реке. При нужде этот порог можно пройти на шестах с малым грузом даже осенью, когда воды в русле мало, но выше все равно начинаются сплошные камни и мели.

Вечером Митька отвел душу – выловил своей сеткой из крапивных ниток пару кетин, сварил их в котле и наелся горячего от пуза. Потом наломал веток, соорудил ложе, облачился в зимние штаны, кухлянку и улегся спать.

За несколько дней одиночества в пути он приобрел привычку не вскакивать утром, как ошпаренный, а проводить некоторое время в полудреме. В таком состоянии он пытался общаться со своим двойником из будущего, старался освоить, сделать для себя доступным наследство, которое оставил ему Дмитрий. Митька чувствовал, что перенял очень много чужих знаний, но они по большей части совершенно бесполезны. Однако есть какой-то массив, какой-то пласт, который для него очень важен, можно сказать жизненно важен! Надо только нащупать, выделить его из всего остального. Этим утром в полудреме Митьке почудилось, что Дмитрий знал о событиях, которые еще только должны здесь свершиться. Если в этом разобраться, то он, Митрий, будет знать будущее, хотя бы примерно. А ключом к пониманию почему-то является представление о месте и времени. Такое представление служилый составил и, окончательно проснувшись, проговорил вслух:

– Год от Рождества Христова тысяча семьсот двадцать седьмой, осень, полуостров Камчатка, верховья реки Быстрой.

Караван, который Митька усмотрел вчера, оказался огромным – тридцать лодок! И почти все – большие баты, загруженные так, что дальше некуда. В этом было много непонятного и странного для местного жителя: «Перво-наперво, кто плывет? Ясное дело, купцы с товаром, кому ж еще?! Не иначе, хлеб везут – больно тяжко нагрузились. Только странно как-то… Идут большой партией, в осень да по малой воде – зачем?! Везут дюжину служилых и командира, наверное. Шапка у него смешная – я таких и не видел. А служилые-то все с ружьями – может, где измена случилась? В общем, надо б на них поближе посмотреть. Может, чужие объявились?»

Дальнейшие наблюдения подтвердили догадку. Судя по одежде, командир не принадлежал к казачеству, а, скорее всего, был армейским или флотским офицером – Митька слышал про таких. Он плыл на четвертом от головы бате. При подходе к перекату первые три лодки подались к берегу, желая причалить, однако офицер стал что-то кричать камчадалам, стоявшим в них на шестах, и махать палкой. Тогда лодки легли на прежний курс и, с трудом преодолевая течение, двинулись дальше. «Совсем дурак, – констатировал Митька. – Реки не знает, а проводника не взял. Ему ж с сидушки не видно, что впереди будет. А служилые точно чужие – и одежка на них чудная, и сидят в батах как истуканы. Будь тут кто из наших, объяснил бы начальнику, что нельзя здесь водой ходить. Значит, при встрече они меня не узнают, можно шибко не прятаться». Приняв такое успокоительное решение, Митька отправился по тропе параллельным курсом, желая посмотреть, как приезжие будут преодолевать перекат.

Перекат представлял собой участок русла длиной с полкилометра. Земля здесь как бы слегка вспучилась, выставив вверх множество больших и малых округлых камней. Среди них единый поток разбивался на многие – одни глубокие, другие мелкие. Вот в этих протоках и развернулась целая драма.

Относительно благополучно прошел только бат с командиром и двумя солдатами. Когда лодка села на мель в самой широкой протоке, офицер заставил всех – и гребцов, и солдат – слезть в воду и метров тридцать толкать и тянуть долбленку на глубину. Под конец они все вымокли с головы до пят, поскольку не раз оступались и падали. Митька аж содрогнулся, наблюдая эту картину: «Вода здесь и летом ледяная, а сейчас вообще шуга по утрам плывет!»