Безумный Макс. Генерал империи - Михаил Ланцов Страница 19

Сторож всё так же лежал без сознания. Поэтому, пройдя всего пару десятков шагов до Екатерининского канала, наш герой аккуратно столкнул труп в воду. Предварительно завязав дождевик получше и подгрузив пятёркой камней из мостовой, не очень прочно в ней державшихся. Так, чтобы труп не всплывал по возможности. Нехорошо. Дыра может в глаза броситься. Но всплывший труп был намного худшим бедствием, ведущим к массе ненужных подозрений. И да, пузо он этому бедолаге обгорелому также вспорол, чтобы при разложении не раздувался пузырём от распиравших его газов.

Вернулся. Отряхнулся. Вернул на место гроб, напрочь лишённый внутренней отделки. Затушил все свечи, ладанки и лампадки, кроме той большой свечи, что горела рядом с гробом. Оставил открытой нараспашку входную дверь. Открыл таким же манером алтарные ворота. И, забравшись в гроб, накрылся тяжёлой крышкой. С трудом. А чтобы не задохнуться, пробил местным инвентарём, что лежал в ящиках для служек, небольшое отверстие под декоративным украшением на крышке гроба. Вроде не видно снаружи, так как над ним венок, а воздух свежий хоть немного да поступал. Что уже неплохо.

Завершив приготовления, он лёг, накрылся крышкой и начал ждать, коротая время воспоминаниями и размышлениями. Очень надеясь не уснуть. Потому что храп из гроба мог сорвать всю задумку в самом её начале.

Сторож очнулся часа через два, по субъективным оценкам нашего героя. Это было легко понять, так как он отчаянно закричал, привлекая внимание окружающих. Прибежали служки и полиция. Засуетились. Но уже светало. Так что они ограничились только тем, что вновь зажгли свечи с лампадами да воскурили ладан. И подготовились к гражданской панихиде. Мистика мистикой, а дела делами. В конце концов, это слишком сложная ситуация, чтобы её можно было с кондачка как-то объяснить. Записать, зафиксировать и подать наверх – да. Но не более.

Минут через двадцать после начала суеты в храм начала набиваться толпа людей и чуть погодя началась служба. Но продлилась она очень недолго, так как Максим быстро начал задыхаться. Слишком быстро… быстрее его ожиданий. Свечи и лампады снова стали выжигать кислород, только теперь к ним присоединились ещё и люди. Вон как дышали. Как не в себя. Нет бы через раз. А они – туда же, злодеи. Им тоже явно не хватало воздуха из-за общей духоты помещения. Этим обстоятельством активно пользовались священники, говоря, что легко в храме дышит только человек безгрешный, а вас, злодеев, грехи душат. Ну или что-то в этом духе. Очень удобно для манипуляции толпой. Очень. Но сейчас у нашего героя начало медленно уплывать сознание из-за недостатка кислорода. Видимо, грехи его были очень тяжкими. Так и отключиться недолго. А потом очнёшься в могиле закопанный – и поминай как звали.

Так или иначе, но после очередного «Господу помолимся!» он психанул и рывком толкнул крышку гроба. И руками, и ногами. От всей души. Из-за чего та, хоть и была тяжёлой, но недурно так подлетела и рухнула на каменные плиты пола, едва не зашибив стоящих подле людей. Потом он сел в гробе и нервно, резко и удивительно уж жадно вдохнул воздух. Оно и понятно: задыхался. Однако для окружающих это выглядело совсем не так… люди ахнули и отпрянули, прижавшись к стене.

Обведя осоловевшим и слегка мутным взглядом окружающих, Максим с трудом вылез из гроба и на несколько ватных ногах едва устоял у постамента. В мундире. Красивый. Только гарью пахнет и жжёным мясом. Провонял за то время, что в гробу лежал. Всё-таки натекло с предшественника там немного соков. Да и сам гроб несколько провонял. Хотя Меншиков всё и вытер, всё одно – не спасся от того, чтобы изгваздаться и переполниться ароматами пожарищ.

– Твою мать… – выдохнув, произнёс Максим, пытаясь прийти в себя после жуткого удушья.

Усмехнулся, нервно хохотнув, и направился в сторону алтаря. Там, где он несколькими часами раньше видел святую воду. Запасы. Небрежно отбросил крышку с серебряной утвари и с удовольствием умылся. Вода была тёплой, но после удушливой духоты гроба даже она чрезвычайно освежала.

Довольно фыркнув и вытерев лицо и руки какой-то расшитой ритуальной тряпкой, Максим выхватил бутылку кагора для причащения. Лихо её раскупорил и вылил в себя прямо из горла с половину.

– Ну и пойло… – поморщился Меншиков и отбросил бутылку на пол, расколотив вдребезги. – Эй, – крикнул он оторопевшему священнику, – не надо экономить на причастии! Что это? Кровь Господня или бормотуха? Вино должно использовать доброе, славное, а не эта погань. Чай, приличный собор, а не деревенский приход на краю света.

И, чуть покачиваясь, пошёл обратно. Остановился возле гроба в гробовой тишине. Окинул взглядом всё ещё бледных как полотно окружающих его людей и поинтересовался:

– А что это вы тут делаете?

– Так… Вас проводить пришли, – нервно сглотнув, произнёс Гучков, стоявший в первых рядах и смотревший на Максима совершенно диким, непередаваемым взглядом…

– Да? Ну, благодарствую. Только я передумал.

– Боже правый… – тихо ахнул кто-то из дам.

– И как там, Максим Иванович? Как на том свете? – спросил кто-то задних рядов.

– Каждому по вере его, – пожав плечами, ответил Меншиков. – Во что веришь, то тебя и ждёт. Всевышний полон разнообразия в своём проявлении. Веришь, что уйдёшь в небытие, – туда тебе и дорога. Жаждешь попасть в Вальхаллу? Пожалуйста, если соблюдёшь условия. Рвёшься в христианский рай? Тоже милости просим, но только если ты достоин его. Вера и совесть – вот мерила твоего посмертия. Особенно совесть. Даже в аду, который у каждого свой, двери не закрыты. Каждый волен уйти в любой момент. Да только совесть не пускает. Она же и в муки ввергает.

– А Вы? А где были?

– Я? О! Это было великолепное приключение! – хохотнул Максим и начал нараспев декларировать песню «Норманны» от Княzz. – Причалим ли мы к чужим берегам? Иль сгинем в пучине на радость врагам? Валькирии о подвигах наших расскажут Великим Богам! М‐м‐м‐м. Ни Локи, ни Змей из бездны морской не в силах сломить наш дух боевой. Здесь нету сопливых мальчишек! Здесь каждый отважный герой! Да. Путь до той звезды, что светит в небе ярче остальных, смертью нам грозит, но дело того стоит! Один – Бог войны – услышит в небе звон клинков стальных! Буря, лютый шторм нас только раззадорят! У! У‐у‐у! У‐у‐у! У‐у‐у! Норманны! У! У‐у‐у! У‐у‐у! У‐у‐у! Норманны! – выкрикнул последнее слово. Замолчал. Обвёл взглядом пятящихся людей. Дико рассмеялся, откинув голову и прямо-таки заливаясь. А потом резко собрался, посерьёзнел и, повернувшись к распятию, размашисто, демонстративно перекрестился. – Ну извини. Очень любопытно было. Сам знаешь – я одним глазком.

Замолчал.

Чуть постоял молча.

И пошёл твёрдой походкой к выходу.

– Максим Иванович, – окликнул его Гучков, когда тот проходил мимо. – Куда же Вы теперь?

– К войскам. Эта война ещё не закончена.

– Но… говорят… пишут, что настало время переговоров.

– Серьёзно? Я думал, грешным делом, что переговоры начинают после победы или поражения, а не когда удобно отдельным проходимцам. Война не закончена. Враг не повержен. Победа не достигнута. Нужно быть полным дерьмом, чтобы вот так глупо, мерзко и ничтожно выронить славу победы в Великой войне. Нужно самым отчаянным образом презирать всех, кто отдал свою жизнь и здоровье на фронтах и в тылу, чтобы так жиденько обосраться.