Ночь черного хрусталя - Владимир Михайлов Страница 17

Вы меня способны оставить — вот как следовало понимать это; Милов, однако, в этом был глуховат.

— Я ведь с самого начала предупредил вас: мне нужно быть в Центре — там меня ждут…

— Вы… — сказала Ева. — Вы…

Она не договорила — резко повернулась и, даже почти не хромая, быстро пошла прочь, чтобы, наверное, не сказать лишнего; пошла, не разбирая пути, скорее всего инстинктивно, к толстому дереву — укрыться, может быть, за его стволом и там дать волю слезам. Милов глядел ей вслед: он был несколько удивлен, не понял происходящего и поэтому спохватился не сразу.

— Ева! Постойте, Ева!

Она, не оборачиваясь, махнула рукой, сделала еще два шага — увидела. Как схваченная, остановилась. Поднесла ладони к щекам. Медленно повернулась. Глаза ее были широко раскрыты и неподвижны.

— Что это? Дан, что это?

Он, тяжело ступая, подошел к ней.

— Это вы его?..

Милов пожал плечами.

— Напал он. Вот и… так получилось. — Он не ощущал вины, но понял вдруг, что это был, возможно, первый убитый, увиденный ею в жизни.

— И у вас поднялась рука?

— А вам бы хотелось, чтобы тут лежал я?

Ева лишь медленно покачала головой, пошевелила губами, но не произнесла ни слова.

Граве подошел, остановился и тоже стал смотреть на убитого.

— Он напал на вас, вы сказали? Но почему?

— По-моему, ему не понравилось, что я иностранец и плохо говорю по-намурски. Может быть, он решил, что я — фром.

— Не могу поверить, — сказал Граве, в голосе его слышалась неприязнь. — Вы, надо полагать, наслушались о нас всякого вздора… Вот доктор Рикс тоже иностранка — разве она когда-либо чувствовала на себе чью-то неприязнь по этой причине?

— В наше время все меняется быстро, — сказал Милов почти механически, задумавшись совсем о другом: если действительно иностранцы оказались в немилости, можно ли сейчас оставить Еву с одним только Граве, который вряд ли сможет при нужде постоять за нее. Что это был за человек — тот, убитый, — для чего дежурил здесь с оружием, что означали эти дубовые листья вместо погонов?..

— Вы, помнится, сказали что-то о дубовых листьях — у тех, кто напал на поселок?

— В этом нет ничего страшного, — ответил Граве. — Символ «воинов природы» — есть у нас такое движение, его возглавляет господин Растабелл. Однако я сомневаюсь, чтобы те люди…

— Минутку, господин Граве. У них такая форма — солдатские комбинезоны?

— Ну что вы, никакой формы у них нет, да и оружия тоже, это гражданское движение, совершенно мирное. А этот… этот, мне кажется, из волонтеров.

— Тоже защитники природы?

— Я мало что о них знаю. Так, слышал краем уха, что возникла такая организация из бывших солдат, в основном воевавших, — вы слышали, возможно, что несколько лет назад мы вели небольшую и никому не нужную войну, которую потом сами же и осудили. Может быть, конечно, они тоже за сохранение природы, не знаю.

— И это тоже — Растабелл?

— О нет, он вообще против применения оружия…

— Мещерски, — сказала Ева неожиданно; до этого мгновения она, казалось, даже не прислушивалась к разговору. — Это его отряды. Я знаю это случайно — Лестер хорошо знаком с ним.

— Господин Лестер Рикс, — произнес Граве торжественно, словно церемониймейстер. — Муж доктора.

— Их девиз — «Чистая Намурия», — дополнила Ева.

— Ну, что же, — сказал Милов. — Это уже яснее.

— Извините, доктор, — сказал Граве, — но все это лишь досужие разговоры. Волонтеры никогда не вступали в конфликт с властями. И вас, господин Милф, я призываю не делать поспешных выводов. Лучше подумайте вот о чем: вы, вольно или невольно, убили человека, гражданина Намурии, и должны нести за это ответственность: мы живем в цивилизованном государстве. Если вы сейчас покинете нас, то это можно будет расценить лишь как попытку укрыться от ответственности. Как лояльный гражданин моей страны, я вынужден буду помешать вам в этом!

Он даже плечи расправил и приподнялся на носках — бессознательно, наверное, и выглядеть он стал не грознее, а комичнее.

«Господи, — подумал Милов, — сморчок этакий грозит мне… Но он ведь прав — с точки зрения нормальных условий жизни, и уважения достойно, что так выступил — не круглый же идиот, чтобы не понимать, что я его даже со связанными за спиной руками в два счета утихомирю. Мне надо в Центр, это верно, однако ситуация не тривиальная, да и женщина, чего доброго, подумает, что я испугался и спешу унести ноги…»

— Вы убедили меня, господин Граве, — сказал он почти торжественно, краем глаза следя за Евой, — сейчас она повернулась к нему лицом и на губах ее возникла улыбка, одновременно и радостная, и насмешливая: она-то, женщина, ясно видела, кто из двоих чего стоил. — Убедили, и я готов последовать за вами. — Милов почувствовал, как легко вдруг стало на душе: неужели было у него внутреннее нежелание расстаться с этой женщиной тут, на распутье, возможно ли, чтобы он… — он оборвал сам себя, — ладно, психологию оставим на потом. — Распоряжайтесь, господин Граве, я готов повиноваться (фу ты, черт, я вдруг заговорил в его стиле, словно на Генеральной Ассамблее). Итак?

— Бросьте, — сказала Ева. — Противно слушать. Дан, вам и в самом деле нужно в Центр? В таком случае мы пойдем с вами.

— Доктор, это необычайно глупо, — сказал Граве. — Что мы будем там делать?

— Я? Да мне сейчас просто стыдно оттого, что сбежала, поддалась страху. Я врач. И там мои пациенты. Дети. Забыли?

— Но ведь вы только вечером закончили дежурство! А в городе у вас семья. Семья!

Он выговорил это слово так, словно семья была самым святым в мире, превыше всего — кроме Бога одного, как сказано. Ева в ответ невесело усмехнулась.

— Ну, Лестеру-то все равно… если я не приду, он, по-моему, просто вздохнет с облегчением.

— Вы не должны говорить так, доктор, а мы — слушать… Но постойте, у меня возникла блестящая мысль! Что, если мы посмотрим ту машину? Может быть, она еще способна двигаться — тогда мы за полчаса доберемся до города; вы, Милф, дадите в полиции свои показания, а мы поручимся за вас, и вы сможете в ней же съездить в Центр. Поверьте, вы все равно выиграете во времени.

«Насчет выигрыша не знаю, — подумал Милов. — Мне надо было оказаться там еще полтора часа назад, теперь все будет сложнее. А мысль и на самом деле неплохая».

— Будь по-вашему, господин Граве. Ева, как ваша нога? Болит?

— Вам так хочется взвалить на шею лишнюю обузу, Дан?

— Знаете, вам просто нельзя отдаляться от реки: там вы иная.

Наверное, Милов слишком пристально смотрел на нее в этот миг, потому что она вдруг нахмурилась:

— Не надо, Дан, я не краснела уже лет сто, а вы заставляете…