Берег ночью - Мария Галина Страница 13

Я было тоже сунулся вместе со всеми в молельный дом. Отца Лазаря я с утра не видел — говорили, что он провел ночь в молитвах, и что светильники горели в молельном доме всю ночь — просил, чтобы Господь дал ему силы для нелегкого испытания. Войдя внутрь, я увидел, что все скамьи убраны, а пришлых рассадили прямо на полу. Остальные стали устраиваться на коленях и я, к своему удивлению, понял, что и они испуганы — лица у всех были напряженными, глаза лихорадочно горели.

Отец Лазарь возник внезапно из тьмы и стал в луче света, который пробивался сквозь расцвеченное окно, и его белоснежное одеяние окрасилось кровью, и желтым пламенем, и глубокой синевой. Он даже не казался человеческим существом — это было воплощение власти и могущества, и я готов был поверить, что он не ступает по доскам настила, как пристало обычному человеку, а плывет по воздуху. Завидев его, люди зашептали, заволновались, как трава под ветром.

Я привстал, чтобы получше разглядеть его, и тут же попался на глаза Матвею — он стоял в заднем ряду.

— А ты что здесь делаешь? — шепотом спросил он.

— Я хочу поглядеть…

— Пошел вон отсюда!

— Но Матвей…

— Я сказал — пошел вон! Катерина!

Катерина, которая сидела чуть впереди, обернулась и окинула меня убийственным взглядом. Тут я понял, что обернулась не только она — все стали оборачиваться, и я счел за лучшее поскорее смыться. Как только я вышел из полумрака на солнечный свет, дверь молельного дома с треском захлопнулась изнутри и я остался один на площади.

Будь со мной еще кто — нибудь из младших, не было бы так обидно, но они — то все остались наверху и я какое — то время развлекался тем, что чертил босой ногой в пыли всякие узоры и слушал доносящийся из глубин молельного дома нестройный гул голосов. Отец Лазарь что — то говорил, а они отвечали — сначала вразнобой, а потом все согласованней, все громче, и под конец — словно один человек — мне казалось, что ритмичный крик распирает стены молельного дома и они вот — вот рухнут под этим напором. Я даже и не подозревал, что люди могут так кричать.

Мне было не по себе — настолько, что я подхватился и побежал прочь. Крик сверлил мне голову, и я несся, не разбирая дороги, пока не оказался на морском берегу. Здесь стало немного легче — волны шумели — тоже в каком — то своем ритме, но сами по себе, им было все равно, что творится на побережье. Крик, тем временем, забрал совсем высоко, казалось, он взмыл в небо, как черная птица и вдруг превратился в отчаянный звериный вой. Я в ужасе зажал уши руками и упал на песок. Когда я, наконец, поднялся на колени и решился отнять руки, было тихо, а солнце стояло уже высоко в небе.

Голова болела невыносимо — я несколько часов проторчал на солнце, а оно в это время года пощады не знает. Мало этого, те дальние голоса, видно, затронули в моем мозгу какие — то струны и я чувствовал себя разбитым, точно выпотрошенным — тело и голова отзывались какой — то звенящей пустотой.

Я встал, отряхнулся от налипшего песка и на подгибающихся ногах побрел обратно в поселок.

Действо кончилось.

Двери молельного дома были широко распахнуты и оттуда выходили люди — и наши, и пришлые, все выглядели одинаково — опустошенные, расслабленные, они медленно и неуверенно разбредались по поселку.

Не все.

Одного из чужаков вывели под конвоем; вели его двое наших — оба здоровые, крепкие мужчины, и лица у них были суровыми. Он, видно, был из тех, кого так и привели связанными, но если остальным, как я понял, веревки развязали, то ему — нет. Он трясся и что — то бессмысленно бормотал — похоже, он так и не понимал, где находится, словно и посейчас не пришел в себя.

Его повели не в общинный дом, а вывели на окраину поселка и я увидел, что люди, попадавшиеся на пути этой странной процессии, шарахаются от него, как от зачумленного.

Я проводил его взглядом и присел на крыльцо молельного дома — войти внутрь я так и не решился. Наконец на пороге появился отец Лазарь — отблеск былого могущества все еще лежал на нем и лицо его было суровым и жестким.

Даже не верилось, что он способен снизойти до обычного человеческого общения, но я чувствовал себя таким лишним, таким никому не нужным, что набрался храбрости и сказал:

— Я не могу вам ничем помочь, святой отец?

— Что? — он рассеянно поглядел на меня, точно только что впервые увидел и теперь гадал, кто я такой.

— Я хочу сказать… что — нибудь сделать для вас? Я думал — я ваш ученик.

А меня не пустили на церемонию…

— Ученик? — он мрачно уставился на меня и у меня от страха перехватило дыхание. — Ученичество — дело нелегкое. А выдержать такие церемонии под силу только крепким духом. И обрести такую крепость нелегко. К этому нужно долго готовиться.

Сначала я испугался, что он вообще откажется от меня и велит убираться вон, но теперь немного осмелел:

— А что случилось с тем? Куда его повели, отец Лазарь?

— Бесы не покинули его, — сухо ответил он. — Ему предстоит очищение огнем.

Я почувствовал внезапную слабость.

— Вы хотите сказать…

— Я хочу сказать, что предпочел бы, чтобы ты вызывал поменьше нареканий, — сказал отец Лазарь. — Откровение снисходит на тех, кто молча смотрит и слушает, а не на тех, кто все время раздражает окружающих своими выходками. Что ты делал в молельном доме? Кто тебя туда звал?

Я открыл было рот, но счел за лучшее промолчать и снова закрыл его.

— Постарайся сегодня больше не попадаться мне на глаза, — заключил он, — иначе я, пожалуй, передумаю.

Он обернулся, и, поискав глазами в кучке людей на площади, окликнул:

— Матвей! Присмотри за ним. А еще лучше, отправь его наверх. Тут ему делать нечего.

— Пошли, — коротко сказал Матвей.

Какое — то время я молча шел за ним, но, наконец, не выдержал.

— Что случилось с тем человеком? Почему бесы так и не покинули его?

— Боюсь, он просто свихнулся, — ответил Матвей, — бедняга. Давай, шевелись, я, что ли, должен запрягать лошадь?

— А бесы?

— Предполагается, — ответил он, — что они погибнут вместе с ним.

— И они действительно погибнут?

— Раз святой отец сказал, значит, так оно и есть, — сухо ответил он.

— А остальные?

— Остальные свободны от скверны. Я думаю, честно говоря, что они останутся у нас. Их община разорена. А нам нужны рабочие руки.

— А этот…

— Его отведут к жертвенному столбу, — сказал Матвей. — К тому, за скалами.

— Его сожгут?

— Не задавай дурацких вопросов… — Он помолчал. — Я, впрочем, думаю, что его сначала убьют. Он все равно ничего не соображает, но уж больно поганая это смерть.