Рожденные в раю - Ник Саган Страница 12

– Да, немного.

– Значит ли это, что твой флажок обиды на нуле?

– Прости, я слишком занят сейчас разработкой плана уничтожения человечества руками машин.

– Ну что ж, желаю удачи. Можно, я продолжу свой рассказ?

– Ну конечно, Пандора. Сомневаюсь, что я смог бы тебя остановить.

Я стремительно подключаю схему самоналадки и обхожу все препятствия с помощью импровизированного микромоторчика. Победа! Сенсоры Аргоса все-таки подключаются.

– Десять тысяч один! – счастливо восклицаю я. (Этот код означает: «Эврика!» Нам обоим очень нравится высказывание Томаса Эдисона: «Я не проиграл. Просто я нашел десять тысяч путей, которые не приводят к успеху».)

Исаак берет прибор в руки и сканирует им комнату, аппарат «вынюхивает» микробиологическую угрозу.

– Очень неплохо, – говорит он. – Сколько я тебе должен?

– На твое усмотрение.

Он улыбается. У нас уже давно повелась игра – бартер за мои услуги ремонтника, потому что помогать ему для меня всегда удовольствие, я готова почти на все ради него. Каждый раз, когда я у него бываю, мы обмениваемся подарками, и никогда я не уезжаю от него с пустыми руками. На этот раз я получаю гранаты из сада Исаака. Не знаю, как он этого добивается, но они получаются у него огромными и очень вкусными, толстая пурпурная шкурка скрывает целую колонию сладких сочных семян. Они несравненно лучше той синтетической подделки, которой нас потчевали в детстве. Забавно наблюдать, что программистам удавалось в полной мере, а что получалось неважно. Я заметила, что даже отражение предметов в чайной ложке в ГВР чуть-чуть искажено, а рефракция симулированного света делает предметы чуть более растянутыми, чем они есть на самом деле.

Поедая реальные гранаты и используя реальные ложки, мы обсуждаем обмен. Исаак волнуется за своих детей, но надеется, что Вашти и Шампань сдержат свое обещание оберегать их.

– Ты уверен, что мы поступаем правильно? – спрашиваю я.

– Нет, – звучит его ответ, – но ехать нужно. Я не хочу запирать детей в клетке.

– Конечно, им полезно съездить, но…

– Но что, если с ними произойдет самое худшее? – На его лице отражаются житейская мудрость и мука. – Не все в этом мире можно предусмотреть.

– Может быть, мне следует остаться там с ними?

– Нет, Вашти клянется, что будет проводить тщательные тесты с каждой таблеткой, – дети сами будут решать, хотят ли они их принимать, – так что, не вижу необходимости в твоем присутствии.

– Они хорошие дети, – заверяю я его (и себя) и крепко сжимаю его руку. – Сильные, уверенные в себе, ответственные.

– Да, согласен, – отвечает Исаак, – правда, старшие добавляют мне седых волос.

Я глажу его по бритой голове и улыбаюсь.

– Они восстают против отца, это нормально в их возрасте. Ты ведь знал, что так будет.

– Думаешь, это пройдет?

– Давай надеяться на лучшее, – говорю я легким, непринужденным тоном.

– Любовь и мудрость, – говорит он. – Это все, что могут дать родителям дети.

– Вот-вот, а что они с этим будут делать, зависит от них самих.

Он пожимает мне руку в ответ, ласково поглаживает ладонь. Меня охватывает чувство покоя, я закрываю глаза. Исаак просто источает спокойствие, он напоминает мне пустыню ночью, теплую и тихую. Когда мы рядом, я стараюсь впитывать это чувство, потому что оно исчезает, как только я уезжаю. Не знаю, что действует на меня так умиротворяюще, возможно, его вера, или доброта, или беззаветная любовь. Мы любим друг друга как старинные друзья, но не все так просто. Нас объединяет какое-то электричество, взаимное влечение притягивает сердца, но один из нас всегда вспоминает, что не следует идти дальше. Я знаю, что не люблю его, но я отдыхаю рядом с ним, надолго замирая в его объятиях и забывая Хэллоуина. Во всяком случае, забывая на время. Мы никогда не говорили о наших чувствах, но уже близки к этому. Я чувствую, как его рука перемещается на мое запястье, потом движется дальше, и сама себе напоминаю о той границе, за которую ему не следует заходить. Он не желает рисковать нашими отношениями, я не могу винить его за это, особенно после того, как он потерял Шампань. Наша «своеобразная дружба», возможно, имеет пределы, но мы признательны друг другу и давно смирились с тем, что имеем.

Мы держим друг друга в объятиях, словно нам холодно, а как только я отстраняюсь, тотчас вспоминаю о племянниках и племяннице, которым должна рассказать кое-что, и о Хэле, которому мне тоже есть, что сказать, но для него слов у меня значительно меньше. Хэл будет злиться. Сколько раз он заставлял меня поступаться своими принципами! И сейчас я раздумываю, не нарушить ли самое главное свое правило в отношениях с ним, то есть, не явиться ли мне без приглашения. Исаак всегда знает, когда я думаю о Хэле, он быстро вычисляет, что же я задумала.

– Хочешь нарушить его уединение? Ему это не понравится, – говорит Исаак, – он разозлится. Он очень злопамятен.

– А если с ним беда?

– Тогда ты сможешь его спасти, ты ведь всю жизнь об этом мечтала.

Исаак даже не представляет, насколько это рискованно. Я постоянно разъезжаю по миру, с этим связана моя работа, но я ни разу не была в Северной Америке вот уже восемнадцать лет. Мои отношения с Хэллоуином постепенно сошли на нет. Остановились, как часы, в которых кончился завод. Когда-то мы связывались каждый день. Потом раз в неделю. Телефонные разговоры, ничего серьезного. Потом он решил снова отправиться в ГВР, хотя когда-то поклялся больше не подходить к ней близко. Мы встречались «У Твена», в небольшом кафе недалеко от школы. Я думала, что ГВР может снова завладеть им, он может пойти другим путем и тем самым уничтожить хотя бы часть из тех стен, которыми он себя окружил. Но «У Твена» он появлялся все реже и реже. Мы общались все меньше и меньше, пока не дошли до сегодняшнего положения вещей. Теперь я вынуждена сделать то единственное, что он просил меня никогда не делать.

Я знаю, по-своему он меня любит. Видимо, поэтому ему так тяжело находиться со мной рядом. Я – его связь с прошлым. Только не общаясь со мной, он смог бы все забыть.

Но я не могу забыть. И в этом все дело.