Трущобы империй - Василий Панфилов Страница 105

Алекс сошёл с трапа, с наслаждением ощущая твёрдую землю под ногами. Плаванье через Атлантику выдалось нелёгким, всю дорогу изрядно штормило.

– Господин? – Подлетел к нему бедно, но опрятно одетый молодой парень, – позвольте помочь! Я хорошо знаю порт и славный город Гамбург, и готов…

– Уйди, – в трущобах Лондона и Нью-Йорка попаданец пробыл не так много времени, но научился за это время распознавать типажи. Типичный мошенник на доверии. Чтобы не разговаривать долго, Фокадан постарался вложить во взгляд весь трущобный и армейский опыт.

– И-извините! – Мошенник отпрыгнул, мгновенно покрывшись бисеринами пота, – извините, что побеспокоил, господин!

Быстро отбежав, абориген что-то зашипел таким же мутным оборванцам, окружившим немногочисленных пассажиров, сходивших с судна. Немецкий Алекс знал отлично, но это какой-то жаргон, так что успел разобрать только:

– Мокрушник.

– Перестарался, – констатировал парень, оглядываясь по сторонам. Носильщиков как-то не наблюдалось, аборигены после слов мошенника мгновенно рассосались… а, вот и носильщики!

Немолодые, явно пьющие мужчины не вызывали особой симпатии, но поскольку на них одето подобие униформы и какие-то бляхи, пришлось доверить свой багаж.

Пассажиры, плывшие на том же корабле, пристроились следом, боязливо оглядываясь по сторонам. В большинстве своём это женщины средних лет с выводками детей.

Фокадан без особой охоты принял на себя ответственность, проводив своих попутчиков за пределы порты и рассадив на извозчиков. Дамы путано благодарили за покровительство и…

– Если бы не вы, Алексис, – наше путешествие вышло бы на редкость унылым, – некогда симпатичная чешка лет сорока, обременённая выводком из девяти детей, особенно многословна, прижимаясь всем телом и… намекая.

Попаданец усиленно не замечал намёков и терпел, отделываясь общими вежливыми фразами. Всего-то и делов, что во время плавания взял на себя обязанности массовика-затейника. Не столько для развлечения дам и детей, сколько чтобы занять себя.

Найдя недорогую гостиницу, долго с остервенением мылся в тазике, уделяя особое внимание волосам. Да уж… скажи кто, что вши станут чем-то привычным… Сколько раз он цеплял их после попадания? В трущобах Лондона почти сразу, в бытность актёром несколько раз. А уж во время войны… вспоминать не хочется.

Отмывшись и переодевшись в чистое, отдал грязные вещи в стирку, он спустился вниз.

– Есть у вас кто-то, хорошо знакомый с Гамбургом? – Осведомился Алекс у худого, будто поеденного молью портье, – не хотелось бы упускать возможность ознакомиться со столь славным городом.

– Конечно, господин! Вам кого попроще или образованного человека?

– Гм… образованного.

Портье подозвал одного из мальчишек, дежуривших в холле.

– Сейчас пригласят герра Шиммельграу, соблаговолите немного подождать. Сей господин работал некогда в архивах города, так что знает немало. Сейчас отошёл от дел, но чтобы не заскучать, проводит иногда экскурсии.

Через двадцать минут подошёл бодрый старичок, крепко попахивающий нафталином и нюхательным табаком, сходу начавший разговаривать весьма непринуждённо.

– Как лектор в универе, – отметил непроизвольно попаданец, – очень вежливо и корректно, но с позиции более знающего и высокопоставленного.

– Работать к нам или учиться, молодой человек? – Осведомился старичок, поблёскиваю любопытными глазами из-под кустистых бровей.

– Учиться, – подтвердил Алекс, – в берлинский Университет хочу.

– Достойно, достойно, – Шиммельграу жужжал что-то, напоминая бойкого шмеля, кружащего вокруг капли варенья, упавшего на стол.

Какое-то невероятное ощущение освобождения накрыло попаданца. Больше никаких забот… ИРА, Кельтика, Береговая Охрана… всё это в прошлом. Оно не ушло безвозвратно, но теперь Алекс снова будет студентом. Как раньше. Как дома.

Потом… видно будет. Возможно, выучится на инженера и будет выдавать на гора одно адаптированное открытие из будущего за другим. Или решит вести тихую жизнь рантье – где-то в Европе или вернувшись во Флориду. Станет типичным представителем богемы, писателем и драматургом.

А пока… пока он свободен. Как раньше.