Униженные и оскорбленные - Федор Достоевский Страница 60

– И тут солгал! Вовсе не с самого утра, а со вчерашнеговечера. Ты вчера вечером, как пришел, так и сказал мне, что они в гости нацелый вечер придут...

– Это вы ослышались-с.

– Вовсе не ослышалась, а так было. Я никогда не лгу. Апочему ж гостя не встретить? Живем-живем, никто-то к нам не ходит, а все-то унас есть. Пусть же хорошие люди видят, что и мы умеем, как люди, жить.

– И, главное, узнают, какая вы великолепная хозяйка ираспорядительница, – прибавил Маслобоев. – Представь, дружище, я-то, я-то зачто тут попался. Рубашку голландскую на меня напялили, запонки натыкали, туфли,халат китайский, волосы расчесала мне сама и распомадила: бергамот-с; духамикакими-то попрыскать хотела: крем-брюле, да уж тут я не вытерпел, восстал,супружескую власть показал...

– Вовсе не бергамот, а самая лучшая французская помада, изфарфоровой расписной баночки! – подхватила, вся вспыхнув, Александра Семеновна.– Посудите сами, Иван Петрович, ни в театр, ни танцевать никуда не пускает,только платья дарит, а что мне в платье-то? Наряжусь да и хожу одна по комнате.Намедни упросила, совсем уж было собрались в театр; только что отвернуласьброшку прицепить, а он к шкапику: одну, другую, да и накатился. Так и остались.Никто-то, никто-то, никто-то не ходит к нам в гости; а только по утрам, поделам какие-то люди ходят; меня и прогонят. А между тем и самовары, и сервизесть, и чашки хорошие – все это есть, все дареное. И съестное-то нам носят,почти одно вино покупаем да какую-нибудь помаду, да вот там закуски, – пастет,окорока да конфеты для вас купили... Хоть бы посмотрел кто, как мы живем! Целыйгод думала: вот придет гость, настоящий гость, мы все это и покажем, и угостим:и люди похвалят, и самим любо будет; а что его, дурака, напомадила, так он и нестоит того; ему бы все в грязном ходить. Вон какой халат на нем: подарили, дастоит ли он такого халата? Ему бы только нализаться прежде всего. Вот увидите,что он вас будет прежде чаю водкой просить.

– А что! Ведь и вправду дело: выпьем-ка, Ваня, золотую исеребряную, а потом, с освеженной душой и к другим напиткам приступим.

– Ну, так я и знала!

– Не беспокойтесь, Сашенька, и чайку выпьем, с коньячком, заваше здоровье-с.

– Ну, так и есть! – вскричала она, всплеснув руками. – Чайханский, по шести целковых, третьего дня купец подарил, а он его с коньякомхочет пить. Не слушайте, Иван Петрович, вот я вам сейчас налью... увидите, самиувидите, какой чай!

И она захлопотала у самовара.

Было понятно, что рассчитывали меня продержать весь вечер.Александра Семеновна целый год ожидала гостя и теперь готовилась отвести на мнедушу. Все это было не в моих расчетах.

– Послушай, Маслобоев, – сказал я, усаживаясь, – ведь я ктебе вовсе не в гости; я по делам; ты сам меня звал что-то сообщить...

– Ну, так ведь дело делом, а приятельская беседа своимчередом.

– Нет, душа моя, не рассчитывай. В половину девятого – ипрощай. Дело есть; я дал слово...

– Не думаю. Помилуй, что ж ты со мной делаешь? Что ж ты сАлександрой-то Семеновной делаешь? Ты взгляни на нее: обомлела. За что ж менянапомадила-то: ведь на мне бергамот; подумай!

– Ты все шутишь, Маслобоев. Я Александре Семеновнепоклянусь, что на будущей неделе, ну хоть в пятницу, приду к вам обедать; атеперь, брат, я дал слово, или, лучше сказать, мне просто надобно быть в одномместе. Лучше объясни мне: что ты хотел сообщить?

– Так неужели ж вы только до половины девятого! – вскричалаАлександра Семеновна робким и жалобным голосом, чуть не плача и подавая мнечашку превосходного чаю.

– Не беспокойтесь, Сашенька; все это вздор, – подхватилМаслобоев. – Он останется; это вздор. А вот что ты лучше скажи мне, Ваня, кудаэто ты все уходишь? Какие у тебя дела? Можно узнать? Ведь ты каждый денькуда-то бегаешь, не работаешь...

– А зачем тебе? Впрочем, может быть, скажу после. А вотобъясни-ка ты лучше, зачем ты приходил ко мне вчера, когда я сам сказал тебе,помнишь, что меня не будет дома?

– Потом вспомнил, а вчера забыл. Об деле действительно хотелс тобою поговорить, но пуще всего надо было утешить Александру Семеновну. «Вот,говорит, есть человек, оказался приятель, зачем не позовешь?» И уж меня, брат,четверо суток за тебя продергивают. За бергамот мне, конечно, на том светесорок грехов простят, но, думаю, отчего же не посидеть вечерок по-приятельски?Я и употребил стратагему [15]: написал, что, дескать, такое дело, что если непридешь, то все наши корабли потонут.

Я попросил его вперед так не делать, а лучше прямопредуведомить. Впрочем, это объяснение меня не совсем удовлетворило.

– Ну, а давеча-то зачем бежал от меня? – спросил я.

– А давеча действительно было дело, настолечко не солгу.

– Не с князем ли?

– А вам нравится наш чай? – спросила медовым голоскомАлександра Семеновна.

Вот уж пять минут она ждала, что я похвалю их чай, а я и недогадался.

– Превосходный, Александра Семеновна, великолепный! Я еще ине пивал такого.

Александра Семеновна так и зарделась от удовольствия ибросилась наливать мне еще.

– Князь! – вскричал Маслобоев, – этот князь, брат, такаяшельма, такой плут... ну! Я, брат, вот что тебе скажу: я хоть и сам плут, но изодного целомудрия не захотел бы быть в его коже! Но довольно; молчок! Толькоэто одно об нем и могу сказать.

– А я, как нарочно, пришел к тебе, чтобы и об немрасспросить между прочим. Но это после. А зачем ты вчера без меня моей Еленеледенцов давал да плясал перед ней? И об чем ты мог полтора часа с нейговорить!

– Елена, это маленькая девочка, лет двенадцати илиодиннадцати, живет до времени у Ивана Петровича, – объяснил Маслобоев, вдругобращаясь к Александре Семеновне. – Смотри, Ваня, смотри, – продолжал он,показывая на нее пальцем, – так вся и вспыхнула, как услышала, что я незнакомойдевушке леденцов носил, так и зарделась, так и вздрогнула, точно мы вдруг изпистолета выстрелили... ишь глазенки-то, так и сверкают, как угольки. Да ужнечего, Александра Семеновна, нечего скрывать! Ревнивы-с. Не растолкуй я, чтоэто одиннадцатилетняя девочка, так меня тотчас же за вихры оттаскала бы: ибергамот бы не спас!

– Он и теперь не спасет!

И с этими словами Александра Семеновна одним прыжкомпрыгнула к нам из-за чайного столика, и прежде чем Маслобоев успел заслонитьсвою голову, она схватила его за клочок волос и порядочно продернула.

– Вот тебе, вот тебе! Не смей говорить перед гостем, что яревнива, не смей, не смей, не смей!