Протокол - Жан-Мари Гюстав Леклезио Страница 5

С. «Помнишь тот случай в горах?» — спросил Адам. Девушка улыбнулась отстраненной, отсутствующей улыбкой. Ему пришлось повторить — на повышенных тонах, с угрожающей интонацией, словами, в которых сквозила мальчишеская задиристость.

«Ну же, Мишель, ты помнишь?»

Она покачала головой; он становился слишком назойливым.

«Вообще-то каждая девушка имеет в запасе подобную историю для своей матери. Все вы говорите — это было в тот раз, когда меня изнасиловали. И ты не исключение».

«Мы можем сменить тему?» — поинтересовалась Мишель, но Адам проигнорировал ее просьбу; он продолжал свой рассказ, выдавая пародийную версию полузабытых событий.

«Итак, ты помнишь, что мы отправились в путь на мотоцикле. Сначала заехали в одно кафе, потом в другое, происходило это в разгар зимы, подмораживало, температура была +1 или +2, а то и 0°. Мы пили черный кофе, крепкий черный кофе. Вернее, я смотрел, как ты пьешь; у тебя тогда была странная, но симпатичная манера пить черный кофе. Ты брала чашку левой рукой, правую подставляла блюдечком под подбородок и вытягивала верхнюю губу. Опускала ее в кофе и, прежде чем сделать глоток, чуть-чуть поднимала голову, так что видна была тень и кофейный полумесяц на твоих губах».

Официант принес напитки; Мишель протянула руку за пивом, сделала несколько жадных глотков и поставила кружку, глухо стукнув дном об стол. Шапка пены опустилась ниже, медленно раздвигая пустоты между цепочками пузырьков. Желтая полупрозрачная жидкость, сверху донизу пронизанная шипучими фумеролами, напоминала море. Примерно четверть кружки жидким камнем покоилась на дне желудка Мишель — немного нефти плюс капелька бриллиантина. Другие три четверти ждали своей очереди в стеклянном сосуде, похожем на стоящий на ампирном столике в гостиной аквариум, где как-то раз, в полдень, передохли все золотые рыбки.

Или на один из тех садков за стеклом большого ресторана, в котором вдумчивые едоки вылавливают сачком жирного карпа, и он покидает свое лежбище между контрольной лампой, кислородной воздуходувкой и искусственными водорослями, чтобы оказаться в мире пытки кипящим маслом с петрушкой в глазах и помидорчиком во рту.

«Пошатавшись по кафе, мы снова сели на мотоцикл и помчались по шоссе. Потом я свернул на узкую сельскую дорогу, стемнело, начал накрапывать дождь. Приятно так хорошо все помнить. Клянусь тебе. Похоже на правду? Не хочешь ответить? Продолжить? Подавай мне реплики, типа: и что? а потом? — ведь о подобных вещах можно рассказывать в прочувствованном тоне. Понимаешь, о чем я? Конечно, понимаешь, это вызывает доверие и придает правдоподобность всей истории. Мне это нравится.

Знаешь, что ты сказала? Что-то вроде не стóит. Не стоит! Что не стоит? Но я понял и все-таки продолжил. Пока мы не доехали до глубоченной лужи. Вообще-то нет — я не понял, когда ты сказала не стóит. Делал все наобум, абы как. Прислонил мотоцикл к дереву, и мы пошли по мокрой траве; трава была мокрая от дождя. Ты сказала, что замерзла, или что-то вроде того, а я ответил — нужно переждать дождь под деревом. Мы нашли сосну в форме зонтика и сели спинами к стволу, с разных сторон. Там-то мы и испачкали плечи смолой. Трава под сосной была усыпана иголками. Именно так. Дождь вдруг зачастил, и тогда я обошел вокруг дерева, положил руку тебе на затылок и уложил на землю. Капли дождя — не знаю, помнишь ты или нет? — просачивались сквозь хвою, две-три капли сливались в одну, размером с кулак, и падали на нас. Да, я разорвал на тебе одежду, потому что ты вдруг испугалась и начала кричать; я ударил тебя по лицу — два раза, несильно. Помню, у тебя была ужасно тугая молния, ее то и дело заедало, и я в конце концов дернул изо всех сил и разорвал по всей длине. Ну вот, а ты продолжала отбиваться, но не так, чтобы слишком. Наверное, боялась меня и того, что могло случиться. Мне так кажется. Когда ты осталась совсем голой, я прижал тебя к земле, ногами к стволу дерева, головой под дождь, зажал твои колени между ног, а запястья удерживал в ладонях. И в принципе изнасиловал в этом положении, легко, вымокшую под дождем, как в ванной; при этом — не обижайся — я слушал, как ты вопишь от ярости, как гремит гром, как стреляют охотники в зарослях на холме напротив. Я сказал «в принципе». Потому что на самом деле ничего не вышло. Но мне это было не важно. Раздеть-то я тебя раздел. Чтобы получилась красивая байка, скажем, что я видел, как тебя постепенно облепляют мокрые волосы, земля, колючки и хвоя, как ты ловишь открытым ртом воздух, а мимо течет смешанная с глиной вода. Знаешь, в конце ты напоминала сад; потом ты вырвалась, села и прислонилась к дереву. Для меня ты превратилась в кучу розоватой земли, облепленной травинками и пропитанной дождевой водой. Но кое-где еще проглядывала женщина; может, потому, что ты ждала. Ничегонеделание длилось еще какое-то время, не скажу точно, сколько минут — десять или двадцать, но, во всяком случае, меньше часа. Это выглядело смешно и совершенно нелепо, потому что холод стоял собачий, ноль градусов, а то и ниже. Когда мы одевались, не глядя друг на друга, каждый со своей стороны ствола, твоя одежда была разодрана — мной, и я отдал тебе свой плащ. Дождь так и не прекратился и даже не ослаб, но нам надоело ждать, мы сели на мотоцикл и уехали. Я оставил тебя перед кафе и, хотя ты ни о чем не просила, подарил свой плащ. Выглядела ты в нем не слишком привлекательно, помнишь? Не знаю, что ты сказала отцу и заявила ли на меня в полицию, но…»

«Я была в полиции», — сказала Мишель. Это казалось невероятным.

«Ты понимала, что делаешь?.. Я хочу сказать, ты знала, к чему это может привести?»

«Да».

«И что?»

«И ничего…»

«Что значит — ничего? Что они сказали?»