Портрет Дориана Грея - Оскар Уайльд Страница 44

Эти сокровища, как и все, что собрал Дориан Грей в своемвеликолепно убранном доме, помогали ему хоть на время забыться, спастись отстраха, который порой становился уже почти невыносимым. В нежилой, запертойкомнате, где он провел когда-то так много дней своего детства, он сам повесилна стену роковой портрет, в чьих изменившихся чертах читал постыдную правду освоей жизни, и закрыл его пурпурно-золотым покрывалом. По нескольку недельДориан не заглядывал сюда и забывал отвратительное лицо на полотне. В это времяк нему возвращалась прежняя беззаботность, светлая веселость, страстное упоениежизнью. Потом он вдруг ночью, тайком ускользнув из дому, отправлялся в какие-тогрязные притоны близ Блу-Гэйт-Филдс и проводил там дни до тех пор, пока егооттуда не выгоняли. А воротясь домой, садился перед портретом и глядел на него,порой ненавидя его и себя, порой же — с той гордостью индивидуалиста, котораявлечет его навстречу греху, и улыбался с тайным злорадством своему безобразномудвойнику, который обречен был нести предназначенное ему, Дориану, бремя.

Через несколько лет Дориан уже не в силах был подолгуоставаться где-либо вне Англии. Он отказался от виллы в Трувиле, которую снималвместе с лордом Генри, и от обнесенного белой стеной домика в Алжире, где онине раз вдвоем проводили зиму. Он не мог выносить разлуки с портретом, которыйзанимал такое большое место в его жизни. И, кроме того, боялся, как бы в егоотсутствие в комнату, где стоял портрет, кто-нибудь не забрался, несмотря на надежныезасовы, сделанные по его распоряжению.

Впрочем, Дориан был вполне уверен, что если кто и увидитпортрет, то ни о чем не догадается. Правда, несмотря на отталкивающие следыпороков, портрет сохранил явственное сходство с ним, но что же из этого? Дорианвысмеял бы всякого, кто попытался бы его шантажировать. Не он писал портрет, —так кто же станет винить его в этом постыдном безобразии? Да если бы он ирассказал людям правду, — разве кто поверит?

И все-таки он боялся. Порой, когда он в своем большом домена Ноттингемшайре принимал гостей, светскую молодежь своего круга, средикоторой у него было много приятелей, и развлекал их, поражая все графстворасточительной роскошью и великолепием этих празднеств, он внезапно, в разгаревеселья, покидал гостей и мчался в Лондон, чтобы проверить, не взломана лидверь классной, на месте ли портрет. Что, если его уже украли? Самая мысль обэтом леденила кровь Дориана. Ведь тогда свет узнает его тайну! Быть может, людиуже и так кое-что подозревают?

Да, он очаровывал многих, но немало было и таких, которые относилиськ нему с недоверием. Его чуть не забаллотировали в одном вестэндском клубе,хотя по своему рождению и положению в обществе он имел полное право статьчленом этого клуба. Рассказывали также, что когда кто-то из приятелей Дорианапривел его в курительную комнату Черчиллклуба, герцог Бервикский, а за ним идругой джентльмен встали и демонстративно вышли. Темные слухи стали ходить онем, когда ему было уже лет двадцать пять. Говорили, что его кто-то видел водном из грязных притонов отдаленного квартала Уайтчепла, где у него вышластычка с иностранными матросами, что он водится с ворами и фальшивомонетчикамии посвящен в тайны их ремесла. Об его странных отлучках знали уже многие, и,когда он после них снова появлялся в обществе, мужчины шептались по углам, апроходя мимо него, презрительно усмехались или устремляли на него холодные,испытующие взгляды, словно желая узнать наконец правду о нем.

Дориан, разумеется, не обращал внимания на такие дерзости изнаки пренебрежения, а для большинства людей его открытое добродушие иприветливость, обаятельная, почти детская улыбка, невыразимое очарование егопрекрасной неувядающей молодости были достаточным опровержением возводимой нанего клеветы — так эти люди называли слухи, ходившие о Дориане.

Однако же в свете было замечено, что люди, которые раньшесчитались близкими друзьями Дориана, стали его избегать. Женщины, безумновлюбленные в него, для него пренебрегшие приличиями и бросившие вызовобщественному мнению, теперь бледнели от стыда и ужаса, когда Дориан Грейвходил в комнату.

Впрочем, темные слухи о Дориане только придавали ему вглазах многих еще больше очарования, странного и опасного. Притом и егобогатство до некоторой степени обеспечивало ему безопасность. Общество — покрайней мере, цивилизованное общество — не очень-то склонно верить тому, чтодискредитирует людей богатых и приятных. Оно инстинктивно понимает, что хорошиеманеры важнее добродетели, и самого почтенного человека ценят гораздо меньше,чем того, кто имеет хорошего повара. И, в сущности, это правильно: когда вас вкаком-нибудь доме угостили плохим обедом или скверным вином, то вас очень малоутешает сознание, что хозяин дома в личной жизни человек безупречнонравственный. Как сказал однажды лорд Генри, когда обсуждался этот вопрос, — самыевысокие добродетели не искупают вины человека, в доме которого вам подаютнедостаточно горячие кушанья. И в защиту такого мнения можно сказать многое.Ибо в хорошем обществе царят — или должны бы царить — те же законы, что вискусстве: форма здесь играет существенную роль. Ей должна быть приданавнушительная торжественность и театральность церемонии, она должна сочетать всебе неискренность романтической пьесы с остроумием и блеском, так пленяющиминас в этих пьесах. Разве притворство — такой уж великий грех? Вряд ли. Оно —только способ придать многообразие человеческой личности.

Так, по крайней мере, думал Дориан Грей. Его поражалаограниченность тех, кто представляет себе наше «я» как нечто простое,неизменное, надежное и однородное в своей сущности. Дориан видел в человекесущество с мириадом жизней и мириадом ощущений, существо сложное имногообразное, в котором заложено непостижимое наследие мыслей и страстей, идаже плоть его заражена чудовищными недугами умерших предков.

Дориан любил бродить по холодной и мрачной портретнойгалерее своего загородного дома и всматриваться в портреты тех, чья кровь теклав его жилах. Вот Филипп Герберт, о котором Фрэнсис Осборн в своих «Мемуарах огодах царствования королевы Елизаветы и короля Иакова» рассказывает, что «онбыл любимцем двора за свою красоту, которая недолго его украшала». Дорианспрашивал себя: не является ли его собственная жизнь повторением жизни молодогоГерберта? Быть может, в их роду какой-то отравляющий микроб переходил от одногок другому, пока не попал в его собственное тело? Уж не подсознательное ливоспоминание о рано отцветшей красоте далекого предка побудило его, Дориана,неожиданно и почти без всякого повода высказать в мастерской Бэзила Холлуордабезумное желание, так изменившее всю его жизнь?