Бумажный театр - Милорад Павич Страница 34

— Как ты считаешь, жениться ли мне на Брумунде? — спросил я своего школьного товарища Дала.

Он был смуглым брюнетом, походил на латиноамериканца и курил трубку, в которую набивал не табак, а наркотики.

— На этот вопрос существует старый и весьма разумный ответ, — сказал он.

— Какой?

— С древнейших времен все всегда делали одно и то же, хотя и под разными предлогами: для крестоносцев это была борьба за Гроб Господень, для викингов — война и грабежи на море, для средневековых бродячих ремесленников — необходимость накопить опыт в путешествиях по Европе, перед тем как основать собственное дело.

— Так что же они делали?

— Уезжали куда-нибудь подальше, воевали, скитались, чтобы обтереться, созреть, крали, приобретали опыт и грубость, необходимые для такого шага, который ты сейчас обдумываешь. Так легче понять, с какой девушкой связать свою жизнь.

— А что должен сделать я? — спросил я, когда он закончил.

— То же, что и они. Сядь в машину и отправляйся в путешествие по Норвегии, от фьорда до фьорда. По пути ты должен что-нибудь украсть. Все, что угодно. Любую мелочь: кашне, перчатку, бутылку рома. Безразлично.

— И долго мне ездить?

— Пока не оботрешься.

— А как я узнаю, что обтерся?

— Ты не узнаешь этого, пока тебе не приснится совершенно определенный сон. Не возвращайся, пока не увидишь во сне черного пса, белую кошку и петуха.

Вот и все. И не забудь, обязательно нужно что-то украсть.

Я был в растерянности, ведь Брумунда так красива. Груди у нее тесно прижаты друг к другу, а волосы такие длинные, что она придерживает их на спине поясом. Поэтому на другой же день я взял небольшой запас еды, на цепочке повесил на шею рог от убитого парнокопытного. Рог служил стаканом: его нельзя положить на стол, а нужно держать в руке. Подразумевается, что он чаще полон, чем пуст. Попрощался со своей собакой Иво Джимой и с Брумундой, не объяснив ей, почему уезжаю, и отправился в путь.

А путь привел меня в Берген, где я вместе со своей машиной погрузился на судно-паром. После того как мы вышли из Эйдфьорда в открытое море, во всех барах начали продавать выпивку. Вскоре все, кто был на борту, напились. Я — раньше других. Мой рог отлично проявил себя: он постоянно был полон или рома, или виски, или водки. В полубессознательном состоянии я улегся на койку в каюте, не зная точно, моя ли она, и заснул. Но тут же проснулся. Мне приснилось, что под одеялом вместе со мной лежит и моя собака Иво Джима, которую я оставил дома. В себя я пришел только под утро, как оказалось, в чужой каюте, где обнаружил на столике вставную челюсть и книгу. Книгу я забрал, когда уходил, потому что название у нее было странное: «Письма из Норвегии». Я увидел, что там описаны фьорды, и решил, что книга может мне пригодиться. Кроме того, пришло время написать письмо Брумунде. А я всегда писал и читал одновременно, потому что был уверен, что такие письма не могут потеряться и непременно дойдут до адресата. Может, кому-то это покажется странным, но я умел читать и писать одновременно. Я мог расщепить поток своего сознания, чтобы отдельно следить за двумя разными процессами. Если бы я был музыкантом, то, несомненно, мог бы играть Грига и одновременно читать Ибсена, положив книгу на пюпитр для нот. Так что я взял мобильник и начал составлять любовную эсэмэску для своей девушки. Как и обычно, одновременно с этим я читал то, что написано в книге. Я выбрал отрывок, описывавший как раз тот фьорд, в котором мы стояли на якоре. Там было написано:

«Если продолжить путь, попадаешь на Эйдфьюрское озеро, а затем и к знаменитому водопаду Веринга, где река Бьёреа в непрерывном стремительном движении обрушивается с высоты 170 метров в узкий котел, со всех сторон окруженный величественными скалами. Рев слышен уже издалека, а приблизившись, видишь перед собой особое, чисто норвежское, величие камня, соседствующего с водой…»

Итак, я одновременно написал любовное письмо и прочитал строчки, посвященные Эйдфьюрскому озеру. Убедившись, что мое сообщение принято, я поискал взглядом описанный пейзаж с озером и водопадом, но нигде его не увидел. Должно быть, я стоял в неправильном месте.

Я оказался последним, кто выехал на машине из недр парома. И тут меня осенило! Ведь у И во Джимы черная шерсть. Значит, я уже выполнил часть задачи — в первую ночь увидел во сне черную собаку! Отлично!

Я развернул автомобиль и снова заехал на паром, другой, направлявшийся на север. Снова напился и ввалился в первую попавшуюся каюту. Там лежала какая-то женщина, но, так как она уже спала, каждый из нас провел ночь на своей койке, храпя в свое одеяло. Утром ее уже не было, а в кармане я обнаружил ту самую книгу и не мог понять, откуда она там взялась. А потом вспомнил. И когда до меня дошло, что накануне я ее украл, я очень обрадовался тому, как успешно развивается мое путешествие. Одна кража и черная собака во сне! Два задания выполнены! Я посмотрел на часы, обнаружил, что еще довольно рано, глянул в окно, чтобы взбодриться, и оказалось, что там происходит нечто удивительное. Через круглое стекло я увидел деревню на берегу фьорда, над ней, на горе, лес. Воры, их было несколько человек, гнали в горы только что угнанное стадо коров. И тут, прямо на моих глазах, а точнее, ушах, кто-то в деревне включил очень громкую музыку. Грига, а может, Сибелиуса, точно не знаю. Услышав музыку, коровы встали как вкопанные, а потом, не обращая внимания на крики и ругань похитителей, развернулись и затрусили в деревню.

Тут я начал понемногу приходить в себя. Достал, мобильный и принялся набирать любовное эсэмэс-послание Брумунде, по обыкновению читая свою (хотя она была не моя) книгу. Я прочитал отрывок о фьорде, перед которым стоял паром, а стоял он, раз снова оказался в Бергене, перед фьордом, называвшимся Зогенфьюр:

«Фьюр внедряется в сушу на расстояние от ста до двухсот и даже более двухсот километров, петляя наподобие реки. Но во многих местах он настолько широк, что оставляет впечатление моря… Так что воды фьюра чаще всего не знают берегов…»

Я распрекрасно писал и читал, и весь день прошел распрекрасно, но той ночью сна у меня не было ни в одном глазу. Какой уж там петух или белая кошка! Больше всего я думал про эсэмэску и про то, что прочитал, и пришел к выводу, что все это будет гораздо эффективнее, если сказать вживую — во время любовного свидания или в телевизионном репортаже, а не с помощью мобильного или книги.

В полной растерянности, я в Стийерделе перестал пить, выкатил машину с парома и снял комнату в местном отеле «У черного коня». «Лучше бы он назывался, „У белой кошки"», — подумал я и залег в кровать. Спал я той ночью хорошо. В первый раз действительно хорошо. Я не был ни пьян, ни на борту болтающегося в море судна, я лежал в устойчивой кровати, на чистом белье с рисунком в черную клетку, таким же как и на скатертях внизу, в столовой. Мне приснилась Брумунда. Она была ко мне благосклонна, возможно благодаря моим эсэмэскам, обнимала меня, и в ту ночь мы с ней пережили настоящую оргию. Вот только, как я помнил, что-то нам все время мешало. Что-то постоянно мельтешило то рядом, то между нами. Утром, когда я спустился завтракать и сел за стол, накрытый уже упоминавшейся клетчатой скатертью, я вдруг вспомнил сон во всех его деталях. И вспомнил, что именно мешало нам обниматься. Брумундина кошка Лека. Наполненный новыми силами, я схватил мобильный, чтобы написать Брумунде эсэмэску, и одновременно, как и обычно, снова открыл книгу, положил ее на клетчатую скатерть и принялся читать о том, что предстояло увидеть в этот день. А я собирался поехать на реку Утла.