Леди и джентльмены - Джером Клапка Джером Страница 25

В курительной комнате парохода «Александра» мы сидели втроем: мой близкий друг, я и ненавязчивый, застенчивый незнакомец в противоположном углу — как выяснилось позже, редактор одной из нью-йоркских газет.

Мы с другом обсуждали привычки — и хорошие, и плохие.

— После нескольких месяцев работы над собой человеку так же просто стать святым, как и грешником; все дело в привычке, — заметил друг.

— Знаю, — произнес я. — Когда привыкаешь рано вставать, то выскочить из постели при первых звуках будильника ничуть не сложнее, чем, заставив его замолчать, перевернуться на другой бок. Точно так же можно приучить себя не ругаться: всего-то и требуется, что привыкнуть. Почувствовав вкус воды с хлебом, начинаешь понимать, что эта еда ничуть не хуже шампанского с устрицами. Все в жизни оказывается простым, если сделать выбор и больше от него не отступать.

Друг полностью согласился.

— Попробуй мои сигары, — предложил он и подвинул открытую коробку.

— Спасибо, — поспешно отказался я. — Не курю этот сорт.

— Не волнуйся, — засмеялся он. — Всего лишь хотел привести пример. Одной вполне хватило бы, чтобы мучиться целую неделю.

Возражений не нашлось.

— Отлично, — продолжил друг. — Но ведь я курю их день напролет: с утра до вечера, да еще и с удовольствием. А почему? Всего лишь потому, что привык. Когда-то в молодости баловался дорогими гаванскими сигарами, но вскоре понял, что удовольствие не по карману. Выхода не было: обстоятельства заставили перейти на более дешевую марку. В то время я жил в Бельгии, и приятель показал вот эти. Не знаю, из чего они сделаны; не исключено, что из капустных листьев, вымоченных в гуано, — во всяком случае, поначалу мне именно так и казалось. Но они дешевы. Если покупать сразу пятьсот штук, то одна сигара обходится в три пенса. Я твердо решил их полюбить и начал тренироваться с одной в день. Признаюсь честно: было нелегко. Но я напомнил себе, что гаванские поначалу казались еще хуже. Курение — это процесс познания, а потому надо научиться быстро привыкать к новым вкусам. Я проявил настойчивость и победил. Не прошло и года, как мысль об очередной затяжке перестала вызывать отвращение, а к концу второго года ощущение дискомфорта почти исчезло. И вот теперь искренне предпочитаю свой сорт любым другим. О хорошей дорогой сигаре даже думать не хочется.

Я высказал предположение, что, возможно, проще оказалось бы совсем бросить курить.

— Подобные мысли порой посещали, — кивнул друг, — но беда в том, что некурящий мужчина всегда казался мне неинтересным собеседником. Курение объединяет.

Он откинулся на спинку кресла и выпустил изо рта огромное облако дыма, отчего небольшая комната тут же наполнилась отвратительным запахом, напоминавшим одновременно и о сточной канаве, и о кладбище.

— И это еще не все, — продолжил друг после паузы. — Возьмем, к примеру, мой кларет. Знаю, тебе он не нравится (я молчал, но выражение лица, очевидно, говорило само за себя). Да и всем остальным тоже, во всяком случае, тем, о ком могу судить. Три года назад, когда я еще жил в Хаммерсмите, с помощью этого замечательного вина нам удалось поймать двух воров. Негодяи взломали буфет и выпили сразу пять бутылок, а вскоре полицейский обнаружил их сидящими на ступеньках в сотне ярдов от места преступления. Обоим было так плохо, что сопротивляться они не могли. Полицейский пообещал, что сразу пригласит доктора, и бандиты послушно, как ягнята, поплелись в участок. С тех пор каждый вечер оставляю на столе полный графин.

Ну а мне этот кларет очень нравится. Иногда возвращаюсь совсем разбитым, но стоит выпить пару стаканов, как силы возвращаются. Выбрал я его по тому же принципу, что и сигары, — из-за дешевизны. Выписываю оптом прямо из Женевы, и выходит по двенадцать шиллингов за дюжину. Как они это делают, понятия не имею. Не хочу знать. Как ты, должно быть, помнишь, кларет довольно крепкий и действует безотказно.

А вот еще один убедительный пример всепобеждающей силы привычки, — продолжал друг. — У меня был один знакомый, чья жена отличалась невероятной болтливостью. Весь день она говорила, говорила и говорила, ни на миг не умолкая: с ним, при нем, о нем. Ночью он засыпал под ровный ритм ее несмолкающего голоса. Наконец красноречивая супруга умерла. Все начали горячо поздравлять вдовца и говорить, что теперь-то наконец он сможет пожить спокойно. Но это спокойствие напоминало безмолвие пустыни и не приносило ни капли радости. Привычный голос наполнял дом в течение двадцати четырех лет, проникал сквозь стены и, проносясь по саду мерными волнами, выплескивался на улицу. Внезапно воцарившаяся тишина тревожила и даже пугала. Дом стал чужим. Безутешный муж скучал по мимолетным утренним оскорблениям, обстоятельным вечерним упрекам и жалобам на сломанную жизнь возле уютно горящего камина. Сон пропал: он часами лежал с открытыми глазами, мечтая об успокоительном потоке привычной брани.

«Ах! — горько восклицал он. — Старая история! Умеем ценить лишь то, что теряем!»

В конце концов бедняга заболел. Доктора напрасно пичкали его снотворным. Дело кончилось тем, что в ходе авторитетного консилиума было решено: жизнь пациента напрямую зависит от определяющего условия — удастся ли ему в ближайшее время найти новую жену, способную запилить до состояния сонливости?

В округе имелось немало особ подобного типа, но, к сожалению, незамужние женщины не обладали необходимым опытом, а здоровье моего знакомого ухудшилось настолько, что времени на обучение не оставалось.

К счастью, в тот самый момент, когда горемыка уже стоял на грани отчаяния, в соседнем приходе скончался один человек. Сплетники утверждали, что жена заговорила мужа до смерти. Соискатель попросил, чтобы его представили, и на следующий же день после похорон нанес визит. Вдова оказалась сварливой старухой, так что процесс ухаживания потребовал истинного самоотречения, но выхода не было. Не прошло и полгода, как герой смог назвать ее своей женой.