Братья Карамазовы - Федор Достоевский

Алексей Федорович Карамазов был третьим сыном помещиканашего уезда Федора Павловича Карамазова, столь известного в свое время (да итеперь еще у нас припоминаемого) по трагической и темной кончине своей,приключившейся ровно тринадцать лет назад и о которой сообщу в своем месте.Теперь же скажу об этом «помещике» (как его у нас называли, хотя он всю жизньсовсем почти не жил в своем поместье) лишь то, что это был странный тип,довольно часто, однако, встречающийся, именно тип человека не только дрянного иразвратного, но вместе с тем и бестолкового, – но из таких, однако,бестолковых, которые умеют отлично обделывать свои имущественные делишки, итолько, кажется, одни эти. Федор Павлович, например, начал почти что ни с чем,помещик он был самый маленький, бегал обедать по чужим столам, норовил вприживальщики, а между тем в момент кончины его у него оказалось до ста тысячрублей чистыми деньгами. И в то же время он все-таки всю жизнь свою продолжалбыть одним из бестолковейших сумасбродов по всему нашему уезду. Повторю еще:тут не глупость; большинство этих сумасбродов довольно умно и хитро, – а именнобестолковость, да еще какая-то особенная, национальная.

Он был женат два раза, и у него было три сына: старший,Дмитрий Федорович, от первой супруги, а остальные два, Иван и Алексей, отвторой. Первая супруга Федора Павловича была из довольно богатого и знатногорода дворян Миусовых, тоже помещиков нашего уезда. Как именно случилось, чтодевушка с приданым, да еще красивая и, сверх того, из бойких умниц, стольнередких у нас в теперешнее поколение, но появлявшихся уже и в прошлом, моглавыйти замуж за такого ничтожного «мозгляка», как все его тогда называли,объяснять слишком не стану. Ведь знал же я одну девицу, еще в запрошлом«романтическом» поколении, которая после нескольких лет загадочной любви кодному господину, за которого, впрочем, всегда могла выйти замуж самымспокойным образом, кончила, однако же, тем, что сама навыдумала себенепреодолимые препятствия и в бурную ночь бросилась с высокого берега, похожегона утес, в довольно глубокую и быструю реку и погибла в ней решительно отсобственных капризов, единственно из-за того, чтобы походить на шекспировскуюОфелию, и даже так, что будь этот утес, столь давно ею намеченный иизлюбленный, не столь живописен, а будь на его месте лишь прозаический плоскийберег, то самоубийства, может быть, не произошло бы вовсе. Факт этот истинный,и надо думать, что в нашей русской жизни, в два или три последние поколения,таких или однородных с ним фактов происходило немало. Подобно тому и поступокАделаиды Ивановны Миусовой был без сомнения отголоском чужих веяний и тожепленной мысли раздражением. Ей, может быть, захотелось заявить женскуюсамостоятельность, пойти против общественных условий, против деспотизма своегородства и семейства, а услужливая фантазия убедила ее, положим, на один толькомиг, что Федор Павлович, несмотря на свой чин приживальщика, все-таки один изсмелейших и насмешливейших людей той, переходной ко всему лучшему, эпохи, тогдакак он был только злой шут, и больше ничего. Пикантное состояло еще и в том,что дело обошлось увозом, а это очень прельстило Аделаиду Ивановну. Федор жеПавлович на все подобные пассажи был даже и по социальному своему положениювесьма тогда подготовлен, ибо страстно желал устроить свою карьеру хотя чем быто ни было; примазаться же к хорошей родне и взять приданое было оченьзаманчиво. Что же до обоюдной любви, то ее вовсе, кажется, не было – ни состороны невесты, ни с его стороны, несмотря даже на красивость АделаидыИвановны. Так что случай этот был, может быть, единственным в своем роде вжизни Федора Павловича, сладострастнейшего человека во всю свою жизнь, в одинмиг готового прильнуть к какой угодно юбке, только бы та его поманила. А междутем одна только эта женщина не произвела в нем со страстной стороны никакогоособенного впечатления.