Братья Карамазовы - Федор Достоевский Страница 2

Конечно, можно представить себе, каким воспитателем и отцоммог быть такой человек. С ним как с отцом именно случилось то, что должно былослучиться, то есть он вовсе и совершенно бросил своего ребенка, прижитого сАделаидой Ивановной, не по злобе к нему или не из каких-нибудьоскорбленно-супружеских чувств, а просто потому, что забыл о нем совершенно.Пока он докучал всем своими слезами и жалобами, а дом свой обратил в развратныйвертеп, трехлетнего мальчика Митю взял на свое попечение верный слуга этогодома Григорий, и не позаботься он тогда о нем, то, может быть, на ребенкенекому было бы переменить рубашонку. К тому же так случилось, что родня ребенкапо матери тоже как бы забыла о нем в первое время. Деда его, то есть самогогосподина Миусова, отца Аделаиды Ивановны, тогда уже не было в живых;овдовевшая супруга его, бабушка Мити, переехавшая в Москву, слишкомрасхворалась, сестры же повышли замуж, так что почти целый год пришлось Мите пробытьу слуги Григория и проживать у него в дворовой избе. Впрочем, если бы папаша онем и вспомнил (не мог же он в самом деле не знать о его существовании), то исам сослал бы его опять в избу, так как ребенок все же мешал бы ему в егодебоширстве. Но случилось так, что из Парижа вернулся двоюродный брат покойнойАделаиды Ивановны, Петр Александрович Миусов, многие годы сряду выживший потомза границей, тогда же еще очень молодой человек, но человек особенный междуМиусовыми, просвещенный, столичный, заграничный и притом всю жизнь своюевропеец, а под конец жизни либерал сороковых и пятидесятых годов. Впродолжение своей карьеры он перебывал в связях со многими либеральнейшимилюдьми своей эпохи, и в России и за границей, знавал лично и Прудона и Бакунинаи особенно любил вспоминать и рассказывать, уже под концом своих странствий, отрех днях февральской парижской революции сорок восьмого года, намекая, чточуть ли и сам он не был в ней участником на баррикадах. Это было одно из самыхотраднейших воспоминаний его молодости. Имел он состояние независимое, попрежней пропорции около тысячи душ. Превосходное имение его находилось сейчасже на выезде из нашего городка и граничило с землей нашего знаменитогомонастыря, с которым Петр Александрович, еще в самых молодых летах, как толькополучил наследство, мигом начал нескончаемый процесс за право каких-то ловель вреке или порубок в лесу, доподлинно не знаю, но начать процесс с «клерикалами»почел даже своею гражданскою и просвещенною обязанностью. Услышав все про АделаидуИвановну, которую, разумеется, помнил и когда-то даже заметил, и узнав, чтоостался Митя, он, несмотря на все молодое негодование свое и презрение к ФедоруПавловичу, в это дело ввязался. Тут-то он с Федором Павловичем в первый раз ипознакомился. Он прямо ему объявил, что желал бы взять воспитание ребенка насебя. Он долго потом рассказывал, в виде характерной черты, что когда онзаговорил с Федором Павловичем о Мите, то тот некоторое время имел видсовершенно не понимающего, о каком таком ребенке идет дело, и даже как быудивился, что у него есть где-то в доме маленький сын. Если в рассказе ПетраАлександровича могло быть преувеличение, то все же должно было быть и нечтопохожее на правду. Но действительно Федор Павлович всю жизнь свою любил представляться,вдруг проиграть пред вами какую-нибудь неожиданную роль, и, главное, безовсякой иногда надобности, даже в прямой ущерб себе, как в настоящем, например,случае. Черта эта, впрочем, свойственна чрезвычайно многим людям, и даже весьмаумным, не то что Федору Павловичу. Петр Александрович повел дело горячо и даженазначен был (купно с Федором Павловичем) в опекуны ребенку, потому что все жепосле матери оставалось именьице – дом и поместье. Митя действительно переехалк этому двоюродному дяде, но собственного семейства у того не было, а так каксам он, едва лишь уладив и обеспечив свои денежные получения с своих имений,немедленно поспешил опять надолго в Париж, то ребенка и поручил одной из своихдвоюродных теток, одной московской барыне. Случилось так, что, обжившись вПариже, и он забыл о ребенке, особенно когда настала та самая февральскаяреволюция, столь поразившая его воображение и о которой он уже не мог забытьвсю свою жизнь. Московская же барыня умерла, и Митя перешел к одной из замужнихее дочерей. Кажется, он и еще потом переменил в четвертый раз гнездо. Об этом ятеперь распространяться не стану, тем более что много еще придется рассказыватьоб этом первенце Федора Павловича, а теперь лишь ограничиваюсь самыминеобходимыми о нем сведениями, без которых мне и романа начать невозможно.