Смерть в кредит - Луи-Фердинанд Селин Страница 24

Домики, о которых я рассказываю, все еще там. Изменилось только название улицы: она стала не «Веселой», а «Гнилой»… В соответствии со вкусами…

Сменилось множество жильцов, одиноких, семейных, целые поколения… Они продолжали дырявить стены, разводить крыс, мышей, клопов и мокриц… Дыры уже никто не заделывал… Все это перешло к дяде Эдуарду. Дома постепенно стали напоминать решето… Никто больше не платил за квартиру… Жильцы состарились и устали от бесконечных споров… Мой дядя, естественно, тоже… Даже уборные им надоели… Их больше не ломали. Их просто не было. Там устроили кладовые. Сложили туда свои тачки, лейки и уголь… Теперь точно даже не известно, кто живет в этих домах… Они подлежат сносу… и скоро исчезнут… По-моему, сейчас там проживает четыре семьи… А может, и много больше… Кажется, это португальцы…

Никто больше не пытается поддерживать порядок. Бабушка так старалась, но все напрасно… В сущности, это и подорвало окончательно ее здоровье… Она чуть дольше обычного возилась сперва в холодной воде, а потом в горячей… В январе, на сильном ветру, законопачивая паклей насос и размораживая краны.

Вокруг ходили жильцы со свечками, чтобы посветить нам и посмотреть, как продвигается работа. С оплатой они просили еще немного подождать. Нам нужно было снова зайти на следующей неделе… Мы отправились на вокзал…

Подойдя к кассе, Бабушка Каролина почувствовала головокружение, схватилась за перила… Это было на нее не похоже… Ее знобило… Мы снова перешли через площадь, зашли в кафе… В ожидании поезда выпили грог на двоих… Когда мы добрались до Сен-Лазара, она сразу же отправилась домой. У нее больше не было сил… Появился жар, как тогда у меня в Пассаже, но у нее был грипп, а потом началась пневмония… Врач приходил утром и вечером… Она была так больна, что мы даже затруднялись сказать соседям в Пассаже что-нибудь определенное…

Дядя Эдуард сновал, как челнок, между лавкой и ее квартирой… Состояние все ухудшалось… Она больше не хотела измерять температуру, не хотела, чтобы знали, сколько там градусов… Она сохранила все свое мужество… Том прятался под мебелью, не двигался, почти не ел… Мой дядя принес в лавку кислород в огромном баллоне.

Однажды вечером мать не вернулась к обеду… На следующий день еще не рассвело, когда дядя Эдуард растолкал меня на постели и велел быстро одеваться. Он сказал мне: «Нужно попрощаться с Бабушкой…» Я не совсем понял… Я еще не проснулся… Мы шли быстро… По улице Роше… Консьержка еще не ложилась… Она специально принесла лампу, чтобы посветить нам в коридоре… Наверху в передней мама рыдала, стоя на коленях рядом со стулом. Она причитала, тихонько стонала, как от боли… Отец стоял… Он ничего не говорил… Только выходил на лестничную площадку и возвращался… Смотрел на часы… Пощипывал свои усы… Потом я увидел Бабушку на кровати в дальней комнате… Она тяжело дышала, хрипела, задыхалась, издавала жуткие звуки… Врач ушел… Он пожал всем руки… Тогда мне позволили войти… Я видел, с каким трудом дышала Бабушка. Ее лицо стало теперь желтовато-красным и было все в поту, как тающее масло… Она посмотрела на меня пристально, но все еще ласково, Бабушка. Мне велели ее поцеловать… Я полез на кровать… Она жестом остановила меня… Слабо улыбнулась… и хотела что-то сказать… В глубине горла у нее беспрерывно хрипело… Все же ей это удалось… только очень тихо… «Трудись добросовестно, мой маленький Фердинанд!» — прошептала она… Я не боялся ее… Мы, в сущности, понимали друг друга… Потом, в общем-то, я неплохо работал… Но это никого не касается…

Моей матери она тоже хотела что-то сказать. «Клеманс, девочка моя… слушай внимательно… не забывай о себе… я прошу тебя…» — смогла она сказать… Она ужасно задыхалась… Она дала знак, чтобы мы удалились… Ушли в соседнюю комнату… Все повиновались… Мы слышали ее хрипы… Они заполняли всю квартиру… По меньшей мере час мы сидели как в столбняке. В дверь вошел дядя. Ему очень хотелось ее видеть. Но он не осмеливался ослушаться. Он только приоткрыл дверь, стало лучше слышно… что-то вроде икоты… Моя мать вдруг выпрямилась… Издала резкий звук! Как будто ей сдавило горло. Она упала мешком назад на ковер, между креслом и моим дядей… Рука ее так сильно сжала рот, что невозможно было разжать…

Когда она пришла в себя, она принялась кричать, не переставая: «Мама умерла!..» Она уже ничего не замечала вокруг… Мой дядя остался дежурить возле нее… Мы отправились в Пассаж на фиакре…

Закрыли лавку. Опустили шторы… Нам было немного стыдно… Мы чувствовали себя виноватыми… Не осмеливались пошевелиться, чтобы не спугнуть свое горе… Мы с мамой плакали даже за столом. Мы не могли ничего есть… Ничего больше не хотели… Мы и так были не особенно значительны, но хотелось стать еще меньше… Просить прощения у кого-нибудь, у всех… Мы прощали друг друга… Обещали любить друг друга… Боялись потеряться навсегда… как Каролина…

И вот похороны… Дядя Эдуард один взял на себя все хлопоты… всюду ходил… Хлопот было достаточно… Он не подавал виду… Не любил показухи… Он пришел за нами в Пассаж только перед самым выносом тела…

Все… соседи… любопытные… заходили сказать нам: «Мужайтесь!» Мы остановились на улице Довиль, чтобы купить цветы… Взяли самые лучшие… Только розы… Это были ее любимые цветы…

* * *

Теперь, когда ее не стало, все почувствовали себя беспомощными… Даже моего отца это коснулось… Теперь для скандалов остался только я… Но даже после выздоровления я все еще был так слаб, что не представлял никакого интереса. Я казался ему таким бледным, что он не решался меня изводить…

Я переползал с одного стула на другой… За два месяца я похудел на шесть фунтов. Болезнь вывела меня из строя. Весь рыбий жир был потрачен даром…

Мать думала только о своем горе. Лавка разорялась… Ничего не продавалось, даже по ничтожным ценам… Нужно было возместить огромные потери, вызванные Выставкой… Покупатели же были непреклонны. В починку отдавали очень мало… Торговались из-за ста су…

Мама проводила целые часы не двигаясь, подогнув под себя больную ногу, в неестественной позе, как оглушенная… А когда вставала, то начинала бродить по дому как неприкаянная… Тогда отец начинал быстро ходить с этажа на этаж, вверх-вниз. От одного только звука его шагов можно было рехнуться…

Сделав вид, что мне нужно, я отправлялся развлечься в уборную… Я дергал себя за член, но он у меня никак не вставал…

Кроме двух домов, доставшихся дяде Эдуарду, Бабушка оставила в наследство еще три тысячи франков… Но это святое… Мама так сразу и сказала… Их нельзя трогать… Пришлось за бесценок отдать серьги, которые пропали в ломбардах, одна в Клиши, другая в Аньер…

Тем временем все вещи в лавке окончательно потеряли товарный вид, все было испорчено, сломано… Выставлять это было уже невозможно…

Бабушка еще умела выйти из положения, она доставляла нам «кондиционный» товар… То, что залеживалось у других торговцев и что они соглашались ей передать… Но мы — другое дело… Они нам не доверяли… Они считали нас неизворотливыми… Мы разорялись с каждым днем…

Мой отец, приходя из конторы, начинал строить прогнозы… Самые мрачные… Он сам готовил нам хлебный суп… Мама не могла… Он чистил фасоль… Говорил, что можно отравиться, если широко открыть дверцу плиты. Мать даже не реагировала… Он переходил к «франкмасонам»… Ругал Дрейфуса!.. И остальных преступников, которые мешают нам жить!