Знахарь-2, или Профессор Вильчур - Тадеуш Доленга-Мостович Страница 21

Он заставил себя улыбнуться.

— Ну, что касается меня, то вы немногим бы рисковали, потому что до конца моей жизни осталось не так уж много вечеров. Но не стоит говорить о таких вещах, ведь это же смешно. Если бы нас кто-нибудь подслушал, то мог бы повеселиться. У меня дочь почти вашего возраста, и я гожусь вам в отцы, да еще как.

— Но это не имеет никакого значения, — энергично запротестовала она.

— Имеет и большое.

— Для меня имеет значение только то, что я люблю вас, что я преклоняюсь перед вами и просто не представляю, как могла бы жить вдали от вас…

Сейчас остановился Вильчур.

— Панна Люция, — сказал он серьезно, глядя в ее горящие глаза. — Вы еще очень неопытны. Поверьте мне, что ваше чувство во всей своей красоте и свежести — это результат лишь недоразумения. Вам кажется, что вы любите меня, что я заслуживаю восхищения, расположения, наконец, сочувствия из-за тех переживаний, которые достались мне в последнее время. Но это не любовь. Через месяц или через год это пройдет, потому что должно пройти, и тогда вы убедитесь, что в эти минуты, сегодня, вы безрассудно приближались к пропасти. К счастью, у края этой пропасти есть барьер, который задержит вас. А барьер этот — мой опыт, знание жизни. Дорогая девочка, когда-нибудь вы будете благодарны мне за это. Когда-нибудь вы вспомните мои слова.

Люция грустно улыбнулась.

— Пан профессор, я не ждала другого ответа. Я знаю, что недостойна вас. Я знала, что вы так мне ответите. Конечно, что еще можно ответить женщине, любовь которой не находит отзвука в вашем сердце…

— Вы ошибаетесь, панна Люция. — Вильчур нахмурил брови. — То, о чем вы сказали мне, то, что чувствуете, — это большой, большой и ценный дар для меня. Человек, которому досталось в жизни так мало нежных чувств, умеет их ценить высоко. Однако это не значит, панна Люция, что я сумею ответить такими же чувствами. Жизнь делает свое, годы берут свое. Сердце старится, душа утрачивает свои живительные соки, становится терпкой и жесткой, высыхает, как пергамент. Это нужно понять, панна Люция.

— Не верю, — покачала она головой. — Три года мы знакомы, три года я присматриваюсь к вам, каждый день отмечаю проявление вашего чуткого сердца, великодушия и жизнеспособности вашей души. Ваше сердце молодо, как сердце ребенка. Ведь вы любите людей?

Профессор в задумчивости шел дальше.

— Да, дорогая, но это уже нечто иное. Это не личное, это не трогает до глубины души, не затрагивает все нервы, не становится содержанием дня и ночи. Как бы это вам объяснить? Между любящим сердцем молодого человека и моим такая же разница, как между полыхающим костром и тихим костелом… Вы понимаете, это два чувства, два разных чувства любви…

Они снова погрузились в молчание. Немногочисленные прохожие обходили их.

— И вы никогда не любили? — спросила Люция.

Вильчур поднял голову, как бы всматриваясь в какую-то точку между звездами, и, наконец, ответил:

— Любил когда-то… Ее звали Беатой.

Казалось, он забыл о присутствии Люции и обращался сам к себе:

— Она была молодой и красивой и никогда меня не любила. Она была моей женой. Давно, много-много лет назад… Была моей женой… Нет, не женой — сокровищем, королевой, ребенком. Я уже сам не знаю сейчас, она была смыслом моей жизни. Все мои мысли были о ней, каждый мой поступок — поступком для нее. Я любил. О, я знаю, что значит любить. Я помню себя в те годы, помню также, что я не сумел, я был не способен завоевать ее сердце. Вероятно, я был толстокожим. Я осыпал ее ласковыми словами, дрожал при мысли, что какое-нибудь малейшее желание не будет выполнено. Но у нее не было маленьких желаний. Она желала только одного: полюбить. А я не умел стать тем, кого бы она могла полюбить. Каждый день я видел в ее глазах как бы страх передо мной, то беспредельное пространство, которое разделяло нас, ее мир от моего. Она была самой примерной женой. Бывали даже такие минуты, когда я начинал верить в то, что мы сближаемся. Однако иллюзии быстро рассеивались. И снова я становился беспомощным перед этим молчаливым непонятным для меня существом, видимо так же непонятным для меня, как и я был для нее. Она вела себя по отношению ко мне как малый ребенок, оказавшийся в клетке слона: уважает его, но боится каждого своего движения, каждого своего слова, потому что не знает, как на него отреагирует этот большой и грузный зверь.

— Он замолчал, а спустя несколько минут Люция спросила:

— Ее нет?

Профессор кивнул головой и вдруг оживился.

— Пошли. Зайдемте ко мне. Я покажу вам ее фотографию.

И, точно не могло быть со стороны Люции никакого протеста, он сразу повернул в сторону дома. Вся внутренне дрожащая, Люция шла рядом с ним. Собственные признания, а сейчас признания профессора разожгли в ней досадные мысли и чувства: почему не жила она раньше, почему не узнала его раньше той, той глупой и недостойной, которая не сумела оценить свое счастье?..

Люция знала о том, что Вильчур когда-то был женат и что уже много лет он вдовец. Три года назад она даже познакомилась с его дочерью, пани Чинской, к которой почувствовала искреннюю симпатию. По городу кружилось так много противоречивых историй о романтическом прошлом семьи Вильчуров, что было трудно отличить правду от вымысла. Люция, впрочем, не обладала тем любопытством, которое заставляет некоторых женщин копаться в чужих делах. Она предпочитала даже, если речь шла о Вильчуре, чтобы он и дальше оставался для нее такой загадочной фигурой, наполовину легендарной, наполовину реальной. Она желала узнавать его день за днем, так, как изучается страница за страницей трагическая история переживаний любимого героя, история его жизни, лабиринты его души.

Люция уже несколько раз была в вилле профессора по разным служебным вопросам. Однако принимал он ее всегда в гостиной. На этот раз он впервые проводил ее в кабинет. Войдя, он зажег свет и молча показал на большой портрет над камином.

Из широкой серебряной рамы на Люцию смотрела большими, как бы слегка удивленными глазами красивая женщина со светлыми волосами и нежным овалом лица. Вокруг маленького рта угадывалась какая-то грусть; красивая точеная рука с длинными аристократическими пальцами безжизненно лежала среди складок платья из темного шелка.

Ревность сдавила сердце Люции. Эта пани с портрета показалась ей необыкновенно красивой, непостижимо изысканной и нежной.

— Ее звали Беата… — услышала она за спиной голос Вильчура. — Однажды я вернулся и обнаружил дом… пустым. Она ушла, бросила меня, бросила ради другого, ради любви.

Люция почувствовала, что сердце ее поднимается к самому горлу. Она вдруг повернулась, схватила руку Вильчура и лихорадочно, исступленно, рыдая, стала ее целовать, точно этими поцелуями хотела вознаградить его за обиду, глубокую обиду, нанесенную ему той женщиной…

— Что вы!.. Что вы делаете! Панна Люция! — возмущенно воскликнул Вильчур, мгновенно очнувшись от задумчивости. — Перестаньте, на что это похоже!