Знахарь-2, или Профессор Вильчур - Тадеуш Доленга-Мостович Страница 20

— Нет, извините. Руки я вам подать не могу.

Добранецкий на какой-то момент застыл как

изваяние, потом вдруг резко повернулся и быстро вышел из кабинета.

У профессора Вильчура было еще довольно много работы. В его кабинете в шкафах и ящиках стола лежали книги, принадлежащие ему, записки, планы лекций… Следовало во всем этом разобраться, все это сложить, а затем попросить, чтобы запаковали. Когда он закончил эту работу, на улице уже смеркалось.

Вильчур оделся и, проходя через приемную, увидел Люцию. Она ждала его.

— Добрый вечер, панна Люция, — обрадовался он. — Я думал, что вас сегодня нет в клинике. Почему вы не заглянули ко мне?

— Я заходила сюда много раз, пан профессор, но над дверью вашего кабинета все время горела красная лампочка.

— Ах, да-да. Я был очень занят.

— Сегодня закончился ваш отпуск?

— Сегодня, — подтвердил Вильчур.

— Какой же вы нехороший, пан профессор! Все праздники ведь были в Варшаве, а я об этом ничего не знала.

Он улыбнулся, глядя на нее.

— А как вы узнали?

— У меня есть аж два доказательства вашего присутствия в Варшаве.

— Даже два?

— Да. Я звонила вам.

— Но Юзеф об этом мне ничего не говорил.

— Потому что вовсе не Юзеф подходил к телефону, а какой-то странный человек. Мне показалось, что… что он… Извините, пожалуйста, но мне показалось, что он душевнобольной.

— Душевнобольной?

— Ну да. Он говорил такие глупости и был, кажется, совершенно пьян.

Профессор рассмеялся и махнул рукой.

— Да, действительно. Это Емел. Вы знаете его. Это бывший наш пациент. Премилый человек.

— Премилый? — удивленно спросила Люция. — Кажется, был такой бандит в бесплатном отделении.

— Именно тот, — подтвердил Вильчур. — Это какой-то деклассированный интеллигент. Из него невозможно вытянуть, кем он был в прошлом. На сегодня он, действительно, бандит. Я даже не знаю, как его зовут. Познакомился я с ним много лет назад, и тогда, если мне память не изменяет, он назвался Обядовским или Обе-диньским. Сейчас носит фамилию Емел. Через год, возможно, сменит на какую-нибудь более удобную. Да, это странный человек. Он, действительно, бандит…

— И пьяница, — добавила Люция. — Мне было бы стыдно повторить вам все то, что он мне наговорил… Вы в самом деле пили с ним, пан профессор?

— Пил немного… может, многовато, — усмехнулся Вильчур. — Но вы одеты? Уходите?

— Да. Я ждала здесь вас, потому что курьер мне сказал, что вы скоро освободитесь.

— Прекрасно. Значит, идем.

Спустились легкие сумерки. Приятно дышалось свежим воздухом. Они перешли на другую сторону улицы. Профессор остановился и стал всматриваться в здание больницы. Почти все окна были освещены мягким белым светом. Высокий горделивый фасад представлял собой нечто достойное, спокойное и вечное.

Профессор стоял неподвижно. Проходили минуты. Озадаченная его необычным поведением, Люция заглянула ему в лицо и увидела две слезы, спадающие по щекам.

— Профессор! — произнесла она шепотом. — Что с вами?

Он отвернулся и, улыбнувшись, сказал:

— Разволновался немного. Я оставил здесь свое сердце…

— Оставили?

— Да, панна Люция. Оставил. Я никогда уже не вернусь сюда. Это — прощание.

— Что вы говорите, пан профессор?!

— Это так, панна Люция. Сегодня я был здесь в последний раз. Я подал рапорт об уходе, передал руководство профессору Добранецкому… Старый уже я, панна Люция.

Люция не смогла ничего ответить: ей сдавило горло. Она дрожала как в лихорадке. Вильчур заметил это и нежно взял ее под руку.

— Пойдемте. Собственно, ничего страшного не произошло. Обычный порядок вещей: старики уступают место молодым. Так было с зарождения земли. Не переживайте, панна Люция…

— Это страшно… это страшно… — повторяла она дрожащими губами.

— Ничего страшного. Все так убеждали меня в том, что я должен отдохнуть, вот я, наконец, и поверил им. Давайте оставим это в покое. Как вы провели праздники?

Она покачала головой.

— Ой, профессор, я, действительно, не могу собраться с мыслями. Эта новость обрушилась на меня как гром с ясного неба.

Он слегка рассмеялся.

— Ну, скажем, не совсем с ясного. Уже давно эта туча висела над моей головой, и раздавался не столько гром, сколько какое-то шипение и свист. Очень странная туча. Утешает меня лишь то, что единственный раскат грома прогремел по моему желанию… Ну, так расскажите мне, как вы провели праздники.

— Зачем же вы спрашиваете? — ответила она минуту спустя. — Вы же знаете, что они не могли быть веселыми для меня.

— Почему нет? Вы молоды, способны, перед вами открыта вся жизнь. Вы только вступаете в нее. Чем вы огорчены?

Вместо ответа она локтем прижала его руку. Так они долгое время шли в молчании.

— Была единственная минута в праздничные дни, когда я почувствовала себя счастливой. Очень счастливой. Это когда я поняла, что те розы прислали мне вы.

Профессор кашлянул от неожиданности.

— Я знаю, что это вы, — продолжала она. Вы сделали плохо, что не написали ни единого слова и не сообщили мне о том, что вы в Варшаве. Вы и так незаслуженно добры ко мне, пан профессор, что вспомнили и подумали обо мне.

— Подумал, старый эгоист, подумал о вас в рождественский вечер и, признаюсь, пришла мне в голову нелепая мысль пригласить вас на рождественский ужин.

Люция остановилась и заглянула ему в глаза. В ее взгляде он почувствовал столько тепла и радости, что у него сжалось сердце. Чтобы скрыть волнение, он заговорил:

— Я сидел в этом своем одиночестве, как барсук в яме, поэтому нет ничего удивительного в том, что мне приходили в голову самые головокружительные замыслы. Да еще в Рождество. Но не будем стоять здесь, пойдемте, мы мешаем движению. Рождество, елка, сено под скатертью. Воспоминания. Все это выводит человека из равновесия.

— Но почему, почему вы не вызвали меня? — сказала она с искренним упреком в голосе.

— Вовремя опомнился. Правда, мне хотелось быть с вами в тот вечер, но вы, наверное, нашли более приятное и веселое общество, соответствующее вашему возрасту…

— Нет-нет, не говорите так, — прервала она. — Вы же знаете, что больше всего мне хотелось бы провести с вами не только этот вечер, но и все вечера, все вечера до конца своей жизни.

Голос его задрожал, когда он одернул ее:

— Не говорите глупостей!

— До конца жизни, — повторила она.