Кентерберийские рассказы. Переложение поэмы Джеффри Чосера - Питер Акройд Страница 19

Теперь я поспешу перейти к храму целомудренной Дианы, который опишу вам насколько возможно кратко. Сцены, изображенные на стенах храма, рассказывают, как предана эта великая богиня охоте и скромному целомудрию. Была там и одна из нимф Дианы – объятая горем, падшая Каллисто, которую разгневанная богиня превратила в медведицу; правда, потом она смилостивилась и превратила бывшую нимфу и ее сына, рожденного от Юпитера, в звезды. Так здесь изображено. Это всё, что я знаю. Затем я видел Дафну, дочь Пенея, превращенную в лавровое дерево. Лишь этим перевоплощением ей удалось уберечь свою девственность от похотливого Аполлона. Был там и Актеон, превращенный в оленя за его проступок: он подглядывал за обнаженной Дианой на берегу пруда. Его затравили и сожрали его собственные гончие псы, конечно же не подозревавшие, что это их хозяин. Есть там и Аталанта с Мелеагром, которые вместе с другими охотниками преследовали калидонского вепря; за это преступление Диана сурово покарала их обоих. Я видел там и множество других сцен из различных чудесных историй и легенд. Но сейчас у нас нет времени перебирать их все.

Саму богиню изобразили верхом на олене, с двумя собачками, игравшими у ее ног; а пониже – вечно переменчивая луна: то убывающая, то растущая. Одета богиня была во все ярко-зеленое и вооружена луком и колчаном со стрелами. Глаза ее были прикованы к земле, словно она разыскивала вход в подземное царство Плутона. Перед ней лежала роженица. Ребенок так долго не появлялся на свет, что женщина выкрикивала: «О Диана, богиня деторождения, лишь ты одна поможешь мне вынести эти муки!» Художник тут не пожалел красок: все выглядело точь-в-точь как живое. Вот какими были эти храмы, которые герцог Тесей, войдя в огромные расходы, приказал пристроить к своему амфитеатру. Увидев их завершенными, Тесей остался очень доволен. Постройки удались на славу. А теперь я вернусь к Паламону и Архите.

Уже приближался условленный день их возвращения в Афины, куда, согласно уговору, каждый должен был привести с собой сотню рыцарей, вооруженных для боя. Это был поистине цвет рыцарства. Полагаю, во всем мире не нашлось бы в те времена лучших воинов. Не нашлось бы никого благороднее или смелее их. Все они были свято преданы рыцарским добродетелям – скромности и чести. Все они мечтали стяжать себе силой оружия непревзойденную славу. А мог ли им представиться для этого более подходящий случай, чем состязание из-за руки Эмилии? Такое могло бы произойти сегодня. Если бы подобный турнир объявили в Англии или какой-нибудь иной стране, то кто из рыцарей стал бы колебаться? Сражаться за прекрасную даму – вот высшее блаженство. Ведь в этом, по моему мнению, и состоит цель и смысл рыцарства – и в старину, и в наши дни.

Так выступила в путь сотня Паламона. Одни были облачены в кольчугу и металлический нагрудник поверх легкой рубахи. Другие – закованы в сплошную броню, крепкую и тяжелую. Кто-то держал прусский или круглый щит, на ком-то были ножные латы. Один размахивал боевым топором, другой держал стальную булаву. Так было, и так будет всегда.

Среди рыцарей, сопровождавших Паламона, был царь Фракии Ликург. Черна была его борода, отважен облик. Глаза его сверкали желто-рдяным блеском. Брови были раскидистые и косматые, что придавало ему сходство не то со львом, не то с каким-то сказочным могучим зверем. Он был крупного телосложения, с мощными мышцами, широкоплечий и длиннорукий. Что еще о нем сказать? По обычаю своей страны, он ехал в золотой колеснице, запряженной четырьмя белоснежными быками. Вместо плаща поверх доспехов (утыканных яркими гвоздями, чьи шляпки поблескивали золотом на солнце) он набросил на себя медвежью шкуру, почерневшую от старости. Длинные волосы – черные и блестящие, как вороново крыло, – были зачесаны за спину. На голове лежала золотая диадема толщиной в мужскую руку, усеянная драгоценными каменьями, рубинами и алмазами, неслыханно тяжелая. За его колесницей бежало десятка два, а то и больше, белых волкодавов, величиной с бычка, привычных к охоте на льва и на оленя. Они следовали за царем с туго перевязанными мордами, на поводках, прикрепленных к золотым ошейникам. В свите фракийского царя ехали сто хорошо вооруженных рыцарей с отважными и дерзкими сердцами. Так выступал в бой Ликург.

Согласно старинным преданиям, которым я должен следовать, в процессии Архиты был и великий Эметрий, царь индийский. Он ехал на гнедом коне; на этом благородном животном была стальная узда и попона из золотой парчи, расшитой хитрыми узорами. Воистину, Эметрий напоминал самого Марса. Его герб был выткан из редкостного шелка и расшит крупным белым жемчугом; новенькое седло обшито чеканным золотом, а плащ, окутывавший плечи, украшен сверкающими рубинами. Волосы ниспадали ухоженными кудрями – такими же желтыми и блестящими, как солнце. У него был орлиный нос и глаза, отливавшие золотым светом; губы круглы и четко очерчены, лицо – свежо и светло, если не считать веснушек, рассыпанных там и сям. Он был настоящий лев – и видом и нравом. Лет ему было, пожалуй, двадцать пять. У него пробивалась борода, а голос звучал подобно боевой трубе. Голову его украшал лавровый венок, весь в пышной зелени. Для охоты он держал на руке ручного орла – белого, как лилия. Как и Ликург, он привел с собой сто рыцарей, прекрасно вооруженных и защищенных. Лишь головы у них были обнажены – в знак того, что они сражаются за любовь. И следует вам знать, что среди них были и герцоги, и графы, и даже несколько королей: все они собрались из преданности рыцарству. Вокруг них скакали ручные львы и леопарды. Так эта благородная конная процессия приближалась к Афинам. Они прибыли в город в воскресный день, в девять часов утра, и там, на улицах, спешились.

Афинский герцог, прославленный Тесей, приветливо встретил их и повел по городу к приготовленным для них чертогам; каждому было оказано гостеприимство в соответствии с его чином и званием. Тесей устроил для них пышный пир и позаботился обо всем с неслыханной щедростью. Вы, может быть, ждете, что я опишу вам музыку, что звучала на пиру, и услуженье за столами, и те дары, что получили гости высокого и низкого звания, и богатое убранство Тесеева дворца, или расскажу, в каком порядке были рассажены гости, или какая из дам была самой красивой или самой искусной в танцах, или кто лучше всех пел, или кто страстнее всех пел о любви, – но нет, боюсь, что я вас разочарую. Вы не услышите от меня ни о ручных соколах, сидевших на жердочках, ни о мастифах, лежавших на полу пиршественной залы. Все это вы можете увидеть на гобеленах. Для меня же сейчас важнее продолжить мой рассказ.

В ту воскресную ночь, до рассвета, когда только начинал петь жаворонок (до ухода темноты оставалось еще час или два часа, а жаворонок уже запел), Паламон поднялся с постели и произнес благословенье. Он проснулся в приподнятом настроении и решил совершить паломничество к Венере. Иными словами, он направился к святилищу богини, воздвигнутому у амфитеатра. В ее священный час – пятый час нового дня – он вошел в храм и, опустившись на колени на мраморном полу, стал смиренно молиться, обращаясь к ее кумиру:

«О прекраснейшая из прекрасных, благая госпожа Венера! Дочь великого Юпитера и супруга могучего Вулкана, радостная утеха горы Киферы! Заклинаю тебя именем твоей любви к Адонису, сжалься над моими горькими слезами. Пусть тронет твое сердце моя смиренная молитва. Увы, мне не хватает слов, чтобы поведать обо всех моих печалях и адовых мучениях. Сердце мое не в силах передать ту горечь, что я ощущаю. Я так рассеян и смущен, что могу лишь призывать твое благословенное имя. Смилуйся надо мной, прекрасная богиня. Ты видишь мою душу насквозь. Ты знаешь о моей печали. Внемли моим жалобам. Пожалей меня. А я обещаю тебе вот что. Я вечно пребуду твоим преданным слугой, я буду сражаться против пагубы бесплодного целомудрия. Таков мой обет. Я не прошу у тебя ни ратной славы, ни блистательных побед на поле брани; мне не нужны тщеславные подвиги и воинская удаль. Я жажду лишь одного – обладать Эмилией, хочу жить и умереть в служении любви. Ты сама можешь выбрать средство, только извести меня об этом. Мне безразлично – одержу ли я победу или потерплю поражение, – лишь бы заключить в объятия мою госпожу. Хотя я знаю, что грозный Марс – бог сражений, известно мне и то, что твое могущество столь велико на небесах, что одно твое желание способно привести меня к блаженству. Тогда я буду молиться в твоем храме, перед твоим священным кумиром, всю свою жизнь. Я буду возжигать сладкий огонь на твоем алтаре везде, где бы я ни оказался, и осыпать благовониями приносимые жертвы. Если же ты не захочешь благоволить ко мне и внять моей мольбе, тогда, прошу тебя, сделай так, чтобы завтра я погиб от руки Архиты. Направь на меня его копье. Если я умру, то уже не буду терзаться оттого, что он получит в награду Эмилию. Теперь, когда ты выслушала мою мольбу и постигла ее суть, о великая богиня, подари мне ее любовь!»