Вальпургиева ночь - Густав Майринк Страница 14

В тихом, окаймленном стеной дворе Далиборки [12]– серой «Башни голода» на Градчанах – старые липы уже бросали косые послеполуденные тени на маленький домик смотрителя; тут жил ветеран Вондрейк со своей разбитой подагрой женой и приемным сыном Отакаром, девятнадцатилетним консерваторцем.

Сидевший на скамейке старик подсчитывал на растрескавшейся доске кучку медных и никелевых монет – чаевые от дневных посетителей башни. Каждые десять монет он своей деревянной ногой отмечал на песке черточкой.

– Два гульдена восемьдесят шесть крейцеров, – проворчал он недовольно, обращаясь к приемному сыну; тот, опершись о дерево, старательно зачищал зеркальные потертости на коленях черных брюк. Ветеран отрапортовал сумму дневной выручки в открытое окно своей прикованной к постели жене и, бессильно склонив голову в щучье-серой фельдфебельской фуражке, замер, уставившись полуслепыми глазами в землю, как марионетка, у которой внезапно лопнула нить жизни. Весь двор был усеян похожими на стрекоз цветами липы.

Отакар взял со скамейки скрипичный футляр и, надев бархатную шапочку, зашагал к воротам, выкрашенным в черно-желтую казарменную полоску.

Погруженный в невеселые мысли, старик даже не ответил на его прощальные слова.

Консерваторец направился было вниз, к Туншенскому переулку, где графиня Заградка занимала сумрачный, вытянутый в длину дворец, однако через несколько шагов, словно что-то внезапно вспомнив, остановился, взглянул на свои видавшие виды карманные часы и, резко повернувшись, заспешил напрямик, тропинками Оленьего рва, вверх к Новому свету – и вскоре без стука вошел в комнату Богемской Лизы.

Старуха, глубоко увязнув в своих девичьих воспоминаниях, долго не могла понять, чего от нее хотят,

– Будущее? Какое будущее? – с отсутствующим видом бормотала она, воспринимая лишь последние слова его фраз. – Нет никакого будущего! – Она смерила консерваторца взглядом; его расшитый черный студенческий сюртук, очевидно, окончательно ее запутал. – А почему без золотых позументов? Он ведь оберст-гофмаршал? – тихо спросила она. – Ага. пан Вондрейк mlбdšн – юный господин Вондрейк хочет знать будущее! Вот оно что. – Только теперь она пришла в себя.

Не тратя больше времени, она подошла к комоду, вынула из-под него покрытую красноватой глиной доску, положила ее на стол и, протянув консерваторцу деревянный грифель, сказала:

– Ну а теперь втыкайте, пан Вондрейк! Справа налево. И не считая! Думайте лишь о том, что вы хотите узнать! Шестнадцать рядов, один под другим. Студент взял грифель, сдвинул брови, немного помедлил, потом, сразу став мертвенно-бледным от внутреннего напряжения, дрожащей рукой стал торопливо колоть мягкую массу.

Богемская Лиза подсчитала количество уколов и записала на доске колонками. Он напряженно следил за ней. Потом расположенные в виде геометрических фигур результаты были внесены ею в многократно поделенный прямоугольник – при этом она машинально нашептывала:

– Это матери, это дочери, племянники, свидетели, красные, белые, судья, хвост дракона и голова дракона. Точь-в-точь. Как и все в богемской пунктировке. Сарацины гадать умели и, прежде чем погибнуть в битве у Белой горы, оставили нам в наследство это древнее искусство. Задолго до королевы Либуши [13]. Да, да, Белая гора. Она напоена человеческой кровью. Богемия – очаг всех войн. Ныне и присно. Ян Жижка! Наш вождь – слепец Жижка!

– Что там с Жижкой? – возбужденно спросил студент. – Там что-нибудь есть о Жижке?

Она не обратила внимания на его вопрос.

– Если б Мольдау не текла так быстро, то и по сей день была бы красна от крови. – Какое-то яростное веселье охватило ее. – А знаешь, парень, почему так много кровяных пиявок в Мольдау? От истоков до Эльбы, где бы ты ни поднял на берегу камень, под ним – маленькие кровяные пиявки. Это оттого, что раньше вся река была сплошной кровью. И они ждут и ждут, знают, что однажды получат новый корм… Это еще что такое? – она уронила мел, переводя удивленный взгляд с молодого человека на фигуры и обратно. – Ты что, хочешь стать королем мира? – Она испытующе впилась в его темные мерцающие глаза.

Юноша ничего не ответил, однако старуха заметила, как он, покачнувшись, судорожно схватился за стол.

– Может быть, из-за этой, вот здесь? – она ткнула в одну из геометрических фигур. – А я-то считала, что у тебя амуры с Боженой барона Эльзенвангера. Отакар Вондрейк энергично мотнул головой…

– Вот как? Значит, с нею уже покончено? Ну, настоящая богемская девка никогда не будет держать зла. Даже если принесет в подоле. Но с этой, здесь, – она снова указала на геометрическую фигуру, – держи ухо востро. Эта сосет кровь. Она тоже чешка, но древней опасной породы.

– Это неправда, – хрипло сказал студент.

– Вот как? Ты считаешь? А я говорю, что она ведет свой род от Борживоев [14]. И ты, – она задумчиво посмотрела в узкое смуглое лицо юноши, – и ты, ты тоже из породы Борживоев. Так двое тянутся друг к другу, как железо и магнит. Да что там долго копаться в знаках… – И прежде, чем студент успел помешать, она стерла их рукавом с доски. – Только смотри, чтобы ты не был железом, а она магнитом, иначе ты погиб. В роду Борживоев братоубийства, кровосмешение и убийства супругов в порядке вещей. Вспомни Святого Вацлава [15].

Консерваторец попытался усмехнуться:

– Святой Вацлав не имеет ко мне никакого отношения, как и я к роду Борживоев. Ведь меня зовут всего лишь Вондрейк, фрау… фрау Лизинка.

– Не смейте меня звать фрау! – В ярости старуха стукнула кулаком по столу. – Я не фрау! Я – шлюха. Я – фрейлейн!

– Мне бы хотелось только знать… Лизинка… что вы только что имели в виду, когда упомянули насчет «стать королем» и Яна Жижки? – робко спросил студент.

Скрипнувшая дверь заставила его замолчать.

Отакар обернулся и увидел в проеме медленно открывающейся двери какого-то человека в больших черных очках, чрезмерно длинном сюртуке, с искусственным горбом, неумело набитым между лопаток, с широко раздутыми от ватных пробок ноздрями, лисье-рыжим париком на голове и такого же цвета бакенбардами, наклеенными так неумело, что и за сто шагов можно было это заметить.