Ораторское искусство с комментариями и иллюстрациями - Марк Туллий Цицерон Страница 13
Ораторское искусство с комментариями и иллюстрациями - Марк Туллий Цицерон читать онлайн бесплатно
Он будет бросать острые, быстро сменяющиеся мысли, извлекая их словно из тайников, и это будет главным его оружием; а средствами ораторского арсенала будет он пользоваться весьма сдержанно. Арсенал же наш – это украшения как мыслей, так и слов. Украшение бывает двоякого рода: иное для отдельных слов, иное для сочетаний слов.
По сути, Цицерон говорит не только о том, что аргументы должны быть отточенными и решительными, но и указывает: оратор производит впечатление на противника, когда у него в запасе много аргументов.
Для отдельных слов украшением считается, если слова, употребленные в собственном значении, лучше звучат или полнее всего выражают смысл; а слова несобственного значения являются или переносными выражениями, откуда-нибудь заимствованными, или новыми, сочиненными самим оратором, или древними, вышедшими из употребления. (Последние, по существу, следовало бы считать словами с собственным значением, если бы не малая их употребительность.)
В античной риторике употребление неологизмов и архаизмов однозначно считалось признаком поэтического, а не прозаического стиля. Заметим, что Цицерон говорит не о стилистической норме, а только о полноте впечатления и раскрытия смысла, и допускает вполне поэтические слова, если они употреблены уместно. Цицерон хочет говорить о правилах уместности, а не о правилах подражания.
А для словесных сочетаний украшение состоит в том, чтобы наблюдалось известное созвучие, которое бы исчезало с изменением слов, даже если мысль останется неизменной; что же касается таких украшений мысли, которые сохраняются независимо от изменений слов, то хотя их очень много, но хороших среди них очень мало.
Украшения мысли – остроумные наблюдения, не основанные на игре слов. Цицерон высказывает простую мысль о редкости настоящего остроумия: трудно рассказать анекдот, который был бы одинаково смешным для всей массы слушателей.
Следовательно, простой оратор, стараясь лишь сохранить изящество, будет не слишком смел в сочинении слов, сдержан в переносных выражениях, скуп на устарелые обороты и еще более скромен в остальных украшениях слов и мыслей; если он и допустит частые переносные выражения, то лишь такие, которые сплошь и рядом встречаются во всяком разговоре, не только у столичных жителей, но даже у деревенщины – ведь и в деревне говорят «глазок у лозы», «земля томится жаждой», «веселые нивы», «роскошный урожай».
Цицерон приводит метафоры из народной крестьянской речи, основанные на олицетворении: природным вещам приписываются человеческие качества и свойства. В эпоху романтизма эти олицетворения начнут восприниматься как подтверждение «гения» народной речи, способности народа изобретать самые запоминающиеся поэтические образы. Цицерон связывает возникновение этих выражений не с поэтической одаренностью простых людей, а со скудостью названий в народном языке, из-за чего метафора превращается в технический термин. И действительно, мы видим множество метафор, превратившихся в технические термины в нашем быту: «глазок двери» (как и английское window, «окно» буквально: «ветроглаз»), «ручка шкафа» и т. д.
В этих выражениях немало смелости, но здесь либо предмет действительно похож на то, с чего взято выражение, либо он не имеет собственного названия, и переносное употребляется для ясности, а не для красоты. Этим украшением наш простой оратор будет пользоваться намного свободнее, чем другими, но все же не так вольно, как пользовался бы в высочайшем роде красноречия. Таким образом, и здесь явится неуместность, – что это такое, видно из понятия об уместном, – если какое-нибудь переносное выражение окажется слишком смелым и в низкую речь попадет то, что уместно лишь в высокой.
Что же касается благозвучия, которое придает расположению слов блеск того, что греки называют «фигурами», словно своего рода речевые жесты – слово, отсюда перенесенное и на украшения мыслей, – то наш простой оратор, которого некоторые по справедливости называют аттиком, хотя и не он один имеет право на это имя, тоже будет их употреблять, но значительно реже: он будет пользоваться ими с выбором, как если бы, приготавливая обед, он отказался от всякой роскоши, но постарался бы проявить не только умеренность, а и хороший вкус.
Цицерон имеет в виду, что скромная пища, с использованием самых дешевых продуктов, может быть также «отборной» (elegans в оригинале); из недорогих продуктов можно выбрать самые вкусные и привлекательные.
Действительно, многое подошло бы даже к умеренности того оратора, о котором я говорю. Правда, чтобы нельзя было уличить его в искусственном благозвучии и погоне за приятностью, тонкий оратор должен избегать того, о чем я упоминал раньше – соотнесения равных слов с равными, сходных и подобозвучащих закруглений фраз, сопоставления слов, различающихся одной лишь буквой.
Заметим, что Цицероном использование каламбуров и рифм воспринимается не как остроумие, игра ума, но как почти физиологическое удовольствие, аффект, который сразу затрагивает тело.
Далее, такие повторения слов, которые требуют напряжения и крика, будут также чужды сдержанности нашего оратора. <…> Конечно, он не заставит говорить республику, не вызовет мертвых из гробниц, не обоймет одним охватом груду слов, вторящих друг другу, – для этого нужна более мощная грудь, и этого нельзя ни ждать, ни требовать от оратора, которого мы изображаем: и голос и речь у него будут спокойнее. <…> К тому же и произнесение у него будет не трагедийное и не театральное: в движениях тела он будет скромен и всю выразительность сосредоточит в лице, но не так, чтобы говорили, что он строит рожи, а так, чтобы оно естественно выражало смысл каждого слова.
Не заставит говорить республику – Цицерон как раз заставил говорить республику в первой «Речи против Катилины», а мертвых принудил говорить в речи «За Целия». Он имеет в виду, что такой театральный эффект как речь от лица другого персонажа требует актерских навыков, включая психофизиологические, которые по силам не каждому оратору.
В этом роде красноречия будут рассыпаны даже шутки, значение которых для речи особенно велико. Есть два рода шуток – насмешливость и остроты. Оратор будет владеть обоими, применяя первый в каком-нибудь изящном повествовании, а второй – для смешных выпадов и колкостей: эти последние бывают разнообразны, но сейчас не об этом речь. Однако напоминаем, что оратор должен прибегать к смешному не слишком часто, как шут, не бесстыдно, как мим, не злостно, как наглец, не против несчастия, как черствый человек, не против преступления, где смех должен уступить место ненависти, и наконец, не вразрез со своим характером, с характером судей или обстоятельств, – все это относится к области неуместного.
Он будет избегать также и шуток надуманных, не созданных тут же, а принесенных из дому, потому что они обычно бывают холодны; он будет щадить дружбу и достоинства, избегать непоправимых обид и разить только противников, но и то не всегда, не всех и не всяким образом. За этими исключениями, он будет таким мастером шутки и насмешки, какого я никогда не видел среди этих новых аттиков, хотя это бесспорно и в высшей степени свойственно аттичности.
Жалоба
Напишите нам, и мы в срочном порядке примем меры.
Comments