Вальпургиева ночь - Густав Майринк Страница 11

Чтобы хоть немного привести в порядок свои взбунтовавшиеся мысли, императорский лейб-медик подошел к подзорной трубе и, как обычно наугад, навел на город. Инструмент обладал чрезвычайной увеличительной силой – и поэтому лишь крошечным полем зрения. Предметы в нем были так близко придвинуты к глазу наблюдателя, что находились, казалось, совсем рядом. Лейб-медик склонился к линзе; в нем скользнуло невольное желание увидеть на крыше трубочиста или какой-нибудь другой счастливый знак. Однако, вскрикнув от испуга, он отпрянул назад.

Совершенно естественных размеров лицо Богемской Лизы коварно ухмылялось, щуря в объектив свои лишенные ресниц веки, словно видело его и узнавало!

Впечатление было настолько чудовищным, что лейб-медик, дрожа всем телом, некоторое время оторопело моргал в пронизанную солнечным светом лазурь, ежесекундно ожидая появления оттуда старой шлюхи, на этот раз во плоти, да еще, чего доброго, гарцующей на метле.

Изрядно удивленный подобной игрой случая, он все же взял себя в руки; в конце концов, все объяснялось вполне естественно. Снова поглядев в трубу, он обнаружил, что старуха исчезла, в поле зрения мелькали теперь какие-то незнакомые лица; в их выражениях присутствовала странная возбужденность, передававшаяся и ему.

Поспешность, с какой эти лица вытесняли друг друга, жестикуляция, торопливо прыгающие губы, временами широко, скорей всего в крике, раскрывающиеся рты свидетельствовали о какой-то народной сходке. Слегка подтолкнув трубу, он заставил это изображение исчезнуть, на его месте возникло нечто темное, прямоугольное, с размытым контуром; при подкручивании линзы оно постепенно сгустилось в открытое окно фронтона, с разбитыми, склеенными бумагой стеклами.

Молодая, закутанная в лохмотья женщина с изможденным лицом окаменела, с тупым животным равнодушием глядя ввалившимися глазами на скелетообразное дитя, очевидно только что умершее у нее на руках. В ярком солнечном свете эта немая сцена, окаймленная оконным проемом, казалась еще более кошмарной.

«Война. Да, война», – вздохнул Пингвин и повернул трубу, опасаясь испортить себе этим печальным зрелищем аппетит ко второму завтраку.

«Должно быть, черный ход театра или что-нибудь в этом роде», – пробормотал он, когда перед ним развернулась новая сцена: двое рабочих, окруженные толпой уличных мальчишек, выносили из распахнутых ворот гигантскую картину – седобородый старец возлежал на розовом облачке, с несказанной кротостью в очах простив рая десницу в благословении, левой же дланью он заботливо обнимал глобус.

Неудовлетворенный, раздираемый самыми противоречивыми чувствами, лейб-медик вернулся в комнату и xoлодно принял лаконичный кухаркин доклад: «Венцель внизу». Подхватив цилиндр, перчатки и трость слоновом кости, он, громко стуча сапогами, спустился по прохладной каменной лестнице в замковый двор, где кучер уже откидывал верх дрожек, чтобы без помех разместить своего долговязого господина.

Карета уже прогрохотала вниз добрую половину улицы, когда у Пингвина мелькнула мысль, заставившая его стучать в дребезжащее окно до тех пор, пока Карличек не соизволил наконец встать, упершись в мостовую своими соловыми ходулями. Спрыгнув с козел, Венцель со сдернутой шляпой подошел к дверце.

Тотчас как из-под земли возникшая ватага школяров обступила карету и, заметив внутри Пингвина, принялась старательно пародировать немой танец полярных собратьев господина Флугбайля. При этом они как бы старались друг друга клюнуть, нелепо скрюченными руками повторяя беспомощные взмахи пингвиньих крыльев. Не удостаивая насмешников взглядом, господин императорский лейб-медик шепнул что-то кучеру, от чего тот буквально остолбенел.

Экселенц, как? Ехать в Мертвый переулок? – проговорил он с трудом. – К-к-к потаскухам? И сейчас, средь бела дня? Так ведь Богемская Лиза живет не в Мертвом переулке, – продолжал он с облегчением, когда Пингвин соблаговолил изъясниться подробней, – а в Новом свете. Слава тебе Господи.

– В «свете»? Внизу? – переспросил императорский лейб-медик, бросив из окна недовольный взгляд на простершуюся у его ног Прагу.

– В Новом свете, – успокоил его кучер, – в том переулке, что тянется вдоль Оленьего рва [7]. – При этом, ткнув в небеса большим пальцем, он описал петлю, как если бы старая шлюха обитала в каких-то почти недоступных эмпиреях – так сказать, в астрале, между небом и землей.

Спустя несколько минут Карличек уже карабкался своим размеренным шагом не подверженного головокружению кавказского ишака вверх по крутому переулку. Господина императорского лейб-медика осенило, что едва ли полчаса назад он видел в подзорную трубу Богемскую Лизу на улицах Праги, следовательно, представлялась редкая возможность повидаться с жившим у нее актером Зрцадло с глазу на глаз. Грех было не воспользоваться счастливым случаем, и Пингвин окончательно поступился вторым завтраком «У Шнеля».

Через некоторое время, покинув дрожки, чтобы не возбуждать мучительного любопытства обитателей, императорский лейб-медик имел возможность убедиться, что Новый свет действительно существует и состоит из семи ветхих домишек и стены, протянувшейся напротив. Верхний ее край с убегающим фризом был украшен весьма примитивно – мелом в детской руке, тем не менее эти незатейливые образцы народного творчества содержали в высшей степени замысловатые намеки на половую жизнь. Кругом не было ни души, за исключением нескольких сорванцов; по щиколотку утопая в известковой пыли, они с радостным визгом крутили волчок.

Из Оленьего рва, с его покрытых кустарником и цветущими деревьями склонов веяло запахом жасмина и сирени. Вдали, как сон, обрамленный серебряной пеной брызжущих фонтанов, возвышался летний дворец королевы Анны. В слепящих лучах полуденного солнца, со своей вздутой медно-зеленой патиновой крышей, он казался гигантским сверкающим жуком.

Сердце вдруг гулко забилось в груди императорского лейб-медика. Мягкий, сонный весенний воздух, аромат цветов, играющие дети, внизу – подернутая дымкой панорама города и Собор [8]со стаями кружащих над своими гнездами галок – все это вновь пробудило в нем смутное «предосудительное чувство, испытанное сегодня утром: неужели всю жизнь он обманывал самого себя? Некоторое время он наблюдал, как под ударами бича, взметая облачка пыли, вращался маленький, похожий на кеглю, серо-красный волчок, и не мог припомнить, чтобы мальчишкой когда-нибудь играл в эту веселую игру, – а вот теперь как будто упустил вместе с нею целую жизнь, полную безмятежного счастья.

Крохотные домишки, в открытые прихожие которых он заглядывал в поисках актера Зрцадло, казались вымершими.

Одна из них была перегорожена дощатой загородкой с окошками. За ней в мирное время, наверное, торговали булочками, усыпанными синими маковыми зернами, или, судя по рассохшемуся деревянному бочонку, кислым огуречным рассолом: по местному обычаю за два геллера можно было обсосать свисающий в эту жидкость кожаный ремень, проведя по нему губами не более двух раз.