Дашкова - Ольга Игоревна Елисеева Страница 99

Мы бы сейчас сказали: ум Цезаря и сердце Клеопатры. Но в те времена, в устах просветителя имя римского диктатора могло прозвучать только как хула. Вспомним дашковский перевод «Фарсалии». Екатерина II, некогда поднявшаяся против тирании, уподоблялась Бруту. Но Брут – убийца. А Клеопатра – блудница. Итак, комплимент приобретал обидный смысл.

Между тем у Дидро не было причин распалять воображение. В частной жизни императрица держала себя с простотой и скромностью сельской барыни. Она садилась на диван с работой в руках, а гость помещался напротив нее в кресле и витийствовал… по бумаге. Перед каждой встречей просветитель готовил своего рода конспекты, которые сохранились и позволяют судить о круге затронутых тем ^{713}. Образование, веротерпимость, законодательство, престолонаследие, Уложенная комиссия, перевороты, разводы, азартные игры, возможность переноса столицы в Москву…

Для освещения такого множества вопросов Дидро предоставлялось время на подготовку. «Сказать ли вам правду? – спрашивал корреспондент Дашкову. – Три очаровательных часа через каждые три дня слишком много дают мне досугов, и я обязан спасением от скуки занятиям». Он признавался, что старается учиться, попав в новый для себя мир, задает вопросы, пытается отделаться от предубеждений – «выбрасывать из мозга всякую ложь, занесенную туда».

Но не на все вопросы можно получить прямой ответ. Философ, безусловно, знал, что княгиня не по своей воле не спешит навстречу к нему в Петербург, и обходил этот сюжет в письмах. Он даже пытался оказать ей услугу: «Ваше имя часто произносилось в наших разговорах; и если я напоминал о нем, меня всегда слушали с удовольствием». Значит, Екатерина о подруге не заговаривала, а когда слышала, то благосклонно улыбалась. Здесь бы философу и понять, что тема скользкая. Вероятно, так и произошло, ведь он не решился поехать в Москву, ссылаясь на нездоровье: «Несчастная машина, расстроенная утомительным путешествием, окутанная от холода шубой в пятьдесят фунтов веса, иззябшая, истасканная и дрожащая, скорчившаяся в половину своего размера, – истинно жалкая машина не позволяет мне видеть вас».

Отказ от поездки, впрочем, не помешал философу уговаривать императрицу переселиться в Москву. Екатерина слушала без возражений. Немудрено, что в определенный момент Дидро почувствовал себя в праве давать советы. И совершил ошибку.

«Я долго с ним беседовала, – рассказывала Екатерина II в 1787 г. французскому послу графу Луи де Сегюру, – но более из любопытства, чем с пользою… Однако так как я больше слушала его, чем говорила, то со стороны он показался бы строгим наставником, а я – скромной его ученицею. Он, кажется, сам уверился в этом, потому что, заметив, наконец, что в государстве не приступают к преобразованиям по его советам, он с чувством обиженной гордости выразил мне свое удивление. Тогда я ему откровенно сказала: “Г. Дидро… Вы трудитесь на бумаге, которая все терпит… между тем как я… на шкурах своих подданных, которые чрезвычайно чувствительны и щекотливы”. Я уверена, что после этого я ему показалась жалка, а ум мой – узким и обыкновенным. Он стал говорить со мною только о литературе, и политика была изгнана из наших бесед» ^{714}.

Что же задело императрицу? Дидро, как и многие европейские мыслители того времени, считал, что преобразовать Россию гораздо проще, чем, например, Францию ^{715}. Старая монархия с давними традициями нуждалась в крайне осторожном отношении. Что же до северных варваров, то их страна подобна чистому листу, она создана Петром Великим из хаоса, у нее еще нет ни истории, ни устоев. Екатерина II знала, как сильно заблуждается собеседник. Блестящие идеи Дидро слабо сопрягались с реальностью. «Если бы я ему поверила, то пришлось бы… уничтожить законодательство, правительство, политику, финансы, и заменить их несбыточными химерами».

Беседы с императрицей, как разговоры философа с Дашковой, не обошли вопроса о крепостном праве. Дидро советовал немедленно дать крестьянам личную свободу. Земля же пусть останется у дворян. Но в таком случае и помещики, и хлебопашцы посчитали бы себя ограбленными. Одни лишались рабочих рук, другие наделов. Из такой реформы вышло бы только общее возмущение. Много позднее Николай I прокомментировал идею просветителя: «Моя бабка была умнее всех этих краснобаев… Они советовали освободить крестьян без наделов, это – безумие» ^{716}.

Сама Екатерина II сказала Дидро почти то же самое: «Вашими высокими идеями хорошо наполнять книги, действовать же по ним плохо… Составляя планы, вы забываете различие наших положений». Бумага «гладка, мягка и не представляет затруднений ни воображению, ни перу». Дидро обиделся: «Идеи, перенесенные из Парижа в Петербург, принимают совершенно другой цвет».

Сердечность и простота приема создали у философа иллюзию, будто он может говорить с Екатериной II о самых щекотливых вещах – например, о наследнике. Вопрос болезненный. А если вспомнить череду заговоров – бестактный. Своего рода политическое хлопанье императрицы по коленке. Среди прочих эпистол Дидро представил государыне записку с советами о том, как следует предотвращать государственные перевороты. Святая простота! Ведь уже почти 12 лет императрица успешно справлялась с этой задачей, и сама могла читать лекции по данному вопросу.

Но политическое настроение в Петербурге философ уловил верно. «В головах ваших подданных происходит какое-то брожение, – писал он Екатерине II. – …В характере русских заключается какой-то след панического ужаса, и это, очевидно, результат длинного ряда переворотов и продолжительного деспотизма. Они всегда как будто ожидают землетрясения, будто сомневаются в том, прочна ли земля у них под ногами» ^{717}. Такая проницательность делает философу честь.

Причиной поминутно ожидаемого «землетрясения» Дидро счел нервозную обстановку, связанную с правами великого князя. 3 декабря 1773 г. он подал Екатерине записку о воспитании ее сына, при этом давая самую лестную характеристику «проницательности, разносторонним способностям, мягкости сердца и глубине ума» Павла. «Пусть сын ваш присутствует во время обсуждения дел в разных административных коллегиях… в течение двух-трех лет, пока не ознакомится близко с различными задачами… Это послужит хорошей школой для государя его возраста» ^{718}. Затем великого князя предстояло направить в путешествие по России, чтобы лучше узнать страну. При юноше должен находиться специальный чиновник, который указывал бы «ему на людей несчастных», побуждая просить за них. Такое поведение позволит цесаревичу приобрести симпатии народа ^[42]. После возвращения из поездки наследник «мог бы, наконец, сесть рядом со своей августейшей матерью». В смягченной и обтекаемой форме речь снова заходила о соправительстве ^{719}.