Дашкова - Ольга Игоревна Елисеева Страница 98

Снова, как десять лет назад, Дашкова попыталась принять участие в большой политической игре и не справилась с ролью. Ей были противопоказаны интриги. И не из-за декларативного прямодушия. (Переписка княгини свидетельствует, что она умела и польстить, и промолчать, где нужно.) А из-за переоценки собственных сил. Начать борьбу, не зная обстановки, едва приехав из путешествия – знак большой уверенности в себе.

Но княгиня всегда поступала так. Если она учила архитекторов Баженова и Кваренги строить, священника служить в храме, актеров играть на сцене, лечила слуг, пускала кровь, никогда прежде не держав ланцета, признавала за собой «музыкальный гений», не получив специального образования, то, что мешало ей давать Екатерине II государственные советы? Только нежелание императрицы их слушать.

В этом умении уверенно судить о «предметах, им не принадлежащих», Дашкова очень напоминала Дидро. Едва княгиня покинула Петербург, в столицу Российской империи прикатил философ. Ни минуты покоя – могла бы сказать Екатерина II. Дидро прибыл, чтобы договориться о публикации своей знаменитой Энциклопедии. Для продолжения издания ему требовались деньги, императрица обещала помощь.

«Мадам, ничего не может быть справедливее; я действительно в Петербурге, – писал философ 24 декабря 1773 г. – На шестидесятом году возраста я проехал восемь или девять тысяч миль, покинув жену, дочь, родственников, друзей, знакомых, чтоб видеть великую государыню, мою благодетельницу» ^{709}. Кажется, что путешественник едва скинул шубу и сразу взялся за перо: такая захлебывающаяся поспешность, такое оживление сквозит в письме. Между тем парижский знакомый прибыл еще 28 сентября, уже 67 раз встречался с государыней ^{710}, успел оглядеться при дворе и с величайшей досадой не найти Дашкову – она бы подкрепила его позиции.

Письмо к княгине – Рождественское, хотя философ и не поздравлял Екатерину Романовну с грядущим праздником. Его отношение к религии было известно корреспондентке: «Когда люди осмелились один раз пойти против религиозного рожна, самого ужасного и самого почтенного, остановить их невозможно. Если один раз они взглянули в лицо небесного величества, вероятно, скоро встанут и против земного. Веревка, стягивающая шею человечества, состоит из двух шнурков, из которых нельзя разорвать одного без другого» ^{711}.

И с такими мыслями вольнолюбивый писатель оказался в патриархальной России, в кабинете Екатерины II. Ему разрешили высказываться с полной откровенностью. «Я могу все говорить, что ни попадет в голову… Положительно уверяю вас, что там нет места лжи, где присутствует философ».

Самообольщение? Далеко не так однозначно. Императрица принимала гостя частным образом, два-три раза в неделю, наедине, выделяя ему три часа после полудня. Помимо этого, как свидетельствует Камер-фурьерский журнал, были и общие встречи за столом, на прогулках, иногда в присутствии другого философа Ф.М. Гримма, который сопроводил в Россию невесту великого князя. Приезд европейской знаменитости сам по себе укреплял реноме Екатерины II, и она, конечно, не прятала писателя от публики.

Во время послеобеденных встреч оба высказывались с предельной свободой. В пылу красноречия гость размахивал руками и, как говорят, однажды даже стукнул Екатерину II по колену. Она жаловалась, что от жестикуляции Дидро у нее болят бока, и даже поставила между собой и собеседником круглый столик ^{712}. Будь на месте императрицы мужчина, его бы хлопнули по плечу. Но Екатерина в свои 44 года оставалась еще очень привлекательна, что не прошло мимо внимания француза: «Я имею честь сходиться с государыней без всяких церемоний гораздо чаще, чем сам надеялся. Я нашел ее совершенно похожей на тот портрет, в котором вы представили мне ее в Париже – в ней душа Брута и сердце Клеопатры. Велика она на троне, но как частное лицо она вскружила бы головы тысячам».