Записки капитана флота - Василий Головнин Страница 95

Справедливы ли сии замечания моих приятелей японцев – о том я не скажу своих мыслей, предоставляя судить о сем предмете людям ученым. В заключение сей статьи замечу, что японцы, даже и свободные от предрассудков, никак верить не хотят, чтобы все народы земного шара происходили от одной четы. В доказательство своего мнения они приводят большое несходство в наружном виде между разными народами. «Например, – спрашивают они, – как можно поверить, чтобы голландцы и приходящие с ними на кораблях арапы происходили за сколько бы то ни было тысяч лет от одних прапраотцев?»

Народный характер, просвещение и язык

Япония стала известна европейцам в половине шестнадцатого века. Первые открыли сие государство португальцы. Тогда дух завоеваний новооткрываемых земель господствовал над сильнейшими морскими державами того времени в высочайшей степени. Португальцы, приняв намерение покорить Японию, начали, по обыкновению своему, с торговли и с проповедования мирным жителям сего государства католической веры. Миссионеры их, прибывшие в Японию, сначала умели понравиться японцам и, получив свободный доступ во внутренность сей земли, имели невероятный успех в обращении новых своих учеников в христианскую веру. Но царствовавший в Японии к исходу 16 века светский император Тэйго, человек умный, проницательный и храбрый, скоро приметил, что иезуиты более заботились о собрании японского золота, нежели о спасении душ своей паствы, почему и решился истребить христианскую веру в Японии и выгнать миссионеров из своих владений.

Шарльвоа в своей «Истории» упоминает, будто мысль истребить христианскую веру и изгнать миссионеров из Японии Тэйго-сама получил от объявления одного испанского корабельщика, который на вопрос японцев, каким образом государи его могли покорить столь обширные земли во всех частях света, а особливо в Америке, отвечал, что они достигли сего самым легким способом, а именно, обратив сперва народы в странах, к завоеванию предназначенных, в свою веру. Я ничего не могу сказать о справедливости сей повести, но думаю, что японцам она неизвестна, а главной или, лучше сказать, единственной причиной гонения на христиан полагают они нахальные поступки как иезуитов, так и францисканцев, присланных после испанцами, а равным образом и жадность португальских купцов. Те и другие для достижения своей цели и для обогащения своего делали всякие неистовства.

Следовательно, и менее прозорливый государь, нежели каков был Тэйго, легко мог приметить, что пастырями сими управляло одно корыстолюбие, а вера служила им только орудием, посредством коего надеялись они успеть в своих намерениях. Впрочем, как бы то ни было, только Тэйго и его преемники достигли своего желания изгнанием всех европейцев (кроме голландцев, которые, уверив японцев, что они не христиане, получили позволение торговать с ними только на таком основании, что они, будучи в Японии, более походят на пленников, нежели на свободный народ, добровольно приходящий для отправления взаимной торговли) из своих владений и совершенным истреблением христианской веры. По крайней мере около половины 17 века уже никто во всей Японии не осмеливался явно называться христианином.

Бесчестные поступки и алчность вышеупомянутых католических проповедников и португальских купцов возродили в японском правительстве столь великую ненависть к христианской религии и ко всем христианам, что гонения на них сопровождаемы были ужаснейшими мучениями, какие только злоба человеческая когда-либо вымышляла. В продолжение сих гонений в Японии были изданы строгие узаконения против всех христиан: не велено было ни под каким видом впускать их в государство, и даже последовало запрещение японским кораблям ходить в другие страны для торговли. Также было объявлено, чтобы японские подданные не смели ни под каким видом отлучаться из отечества, дабы в чужих землях не обратились они в христианскую веру.

Теперь, если рассмотреть без пристрастия и без предрассудков суеверия настоящую, хоть, впрочем, скрытную цель, побуждавшую португальцев и потом испанцев проповедовать католическую веру в Японии, неистовые их поступки в сем государстве и зло, ими в оном соделанное старанием разрушить искони введенное богопоклонение, уничтожить законную власть и поработить многочисленный, мирный, трудолюбивый и никому никакого зла не причинивший народ чужеземцам, с другого края света прибывшим, и если взять в рассуждение, что такое покушение наглых лицемеров, нарушив общее спокойствие целого народа, произвело в оном кровопролитную междоусобную войну, то можно ли обвинять японцев в тех жестокостях, с каковыми гнали они христиан? Гонения сии оправдывают сами же католики своими инквизициями и поступками против протестантов, хотя сии последния ни малейшего зла им не причинили.

Но несмотря на все это изгнанные из Японии миссионеры в свое оправдание и по ненависти к народу, не давшему им себя обмануть, представили японцев перед глазами европейцев народом хитрым, вероломным, неблагодарным, мстительным, словом, описали их такими красками, что твари гнуснее и опаснее японца едва ли и вообразить себе можно. Европейцы все такие сказки, монашеской злобой дышащие, приняли за достоверную истину на честное слово, а отвращение японцев ко всему тому, что имеет связь с христианской религией, и благоразумная осторожность их политики не допускать чужестранцев в свои владения и стараться всеми мерами удалять их от берегов своих подтверждают ложные клеветы, на сей умный народ взнесенные. Наконец, уверенность европейцев в мнимых гнусных свойствах японцев до того простирается, что даже в пословицу вошли выражения «японская злость», «японское коварство» и прочее, но мне судьба предназначила в течение 27-месячного заключения в плену у сего народа удостовериться в противном. Описание моих приключений, в первых частях сей книги заключающееся, содержит, кажется, слишком убедительные доводы, что японцы совсем не таковы, каковыми их представляют себе просвещенные жители Европы.

Что японцы умны и проницательны, сие доказывается всеми их поступками в отношении к иностранцам и во внутреннем правлении государства. Честность сего народа мы имели случай испытать много раз, равным образом уверились по опыту и в сострадательности их к несчастиям ближнего. Гостеприимство их испытали и сами те католики, которые впоследствии столь исправно им отплатили за оное и даже вдобавок оклеветали их перед светом. Прием, сделанный ими в 1739 году нашим капитанам Шпанбергу и Валтону, заходившим в их гавани, лежащие на восточной стороне Нифона, свидетельствует о добром их расположении к иностранцам, которые приходят к ним с честными видами. Как о сем приеме относится господин Валтон, можно видеть в Миллерова сочинении под названием «Le decouvertes des Russes sur la mer glaciale». Наконец, Лаксман, сам господин Резанов и многие иностранцы, заходившие в японские пристани, не имеют причины жаловаться, чтоб японцы с ними дурно поступали, кроме того, что не позволили им, пользуясь свободой, высматривать их селения и не хотели с ними торговать. Но кто сему виною? Говоря честно и беспристрастно, нельзя не признаться, что, испытавши многократно в прежние времена затейливость и жадность, или, учтивее сказать, склонность к прибыткам европейских народов, японцы имеют справедливую причину бояться как огня и прочих наций, с коими они не имели еще никаких связей.