Призрак Виардо. Несостоявшееся счастье Ивана Тургенева - Нина Молева Страница 9

От. Зеленого винограда.

Вп. Из Базеля куда вы поехали?

От. В Париж!

Вп. Через какие большие города проезжали вы до Парижа?

От. Бельфор, Везуль, Ланг, Шомон и Труа.

Вп. Какой столичный город Франции?

От. Париж.

Вп. Какая в нем река?

От. Сена!

Вп. На какой улице вы жили в Париже?

От. Rue de la Paix. Hotel de Douvre au Prencier № 20.

Bn. Какой король во Франции?

От. Людовик XVIII.

Вп. А в России кто Император?

От. Александр I.

Вп. Из Парижа куда вы поехали?

От. В Страсбург.

Вп. Через какие города вы ехали?

От. Мо, Эперне, Верден, и Мец.

Вп. На какой реке Страсбург?

От. На Имере.

Вп. Из Страсбурга куда вы поехали?

От. В Карлсру[э].

Вп. Из Карлсру[э] куда вы поехали?

От. В Нюрнберг.

Вп. Какого королевства город Нюрнберг?

От. Баварского.

Вп. Из Нюрнберга куда вы поехали?

От. В Прагу, что в Богемии.

Вп. Какая река в Праге?

От. Мольдау.

Вп. Из Праги куда вы поехали?

От. В Вену.

Вп. Какая река в Вене?

От. Дунай.

Вп. Из Вены куда вы поехали?

От. В Россию. Обратно.

Вп. Куда вы заезжали по дороге?

От. В Величку, где видели соляные погреба.

Вп. Где вы переехали границу?

От. В местечке Кель, два часа езды от Страсбурга, где мы переехали Рейн.

Вп. Где вы переехали русскую границу?

От. В Радзивилле.

Вп. Из Радзивилла куда вы поехали?

От. На Бердичев.

Вп. Из Бердичева?

От. В Киев».

Родственникам по-прежнему остается роль соглядатаев: «Сослуживца нашего былого Тургенева не вижу вовсе. После заграничного вояжа бедный Орел супругам «не показался». Почти тотчас по возвращении они стали собираться в столицы. Выбор их пал на Москву. Мне говорили, будто госпожа Тургенева для собственного удобства решилась обзавестись в старой столице собственной усадьбой где-то вблизи Самотеки: дом с флигелями, людские, конюшни, сараи, сад и прочие угодья. Однако и в Москве им не ложилось. Сыновей распределили они по учебным заведениям, а сами снова отправились вояжировать. И на этот раз причина вполне серьезная: Сергей Николаевич страдает каменной болезнью, а супруга денег на лечение в свое отсутствие не то что ему, но и самому господу богу не даст. Душа у нее широкая только на собственные прихоти, благо их хоть отбавляй».

Современник был прав, считая, что Петербург не устраивал Варвару Петровну. Но дело не в непривычном обиходе, скорее в нежелании вернуть Сергея Николаевича в привычную для него среду. В Москве близких приятелей у него не предвиделось. Варвара Петровна, конечно, сама выбирает новое местожительство. Она отдает предпочтение огромной усадьбе П. С. Валуева, на углу Большого Спасского переулка (иначе — Большой Каретный) и Садовой-Самотечной.

Вместительный и «покойный», по ее собственному выражению, дом окружали многочисленные службы и сад. В доме, стоящем во дворе, в 1827 году квартировали родители Александры Григорьевны Чернышевой, супруги декабриста Никиты Муравьева. Александра Григорьевна задерживается именно у них перед поездкой за мужем в Сибирь, и Пушкин собирается через нее передать свое стихотворение «Во глубине сибирских руд…».

Удалось ли это поэту, неизвестно. По одной версии, он просто не успел закончить свое творение. По другой — выслал послание в Сибирь через купца, который уже на месте передал его опять-таки Муравьевой. Так или иначе домовладение было знакомо Пушкину, а еще при жизни здесь Тургеневых в Большом Спасском переулке приобретет куда белее скромный деревянный особнячок М. С. Щепкин, у которого станут гостями и Пушкин, и Гоголь, и уже приобретший литературное имя И. С. Тургенев.

Оба памятника исчезли в советские годы. Дом Тургеневых просуществовал до Великой Отечественной войны, когда его надстроили двумя этажами и оштукатурили фонарь летнего сада. Но даже тогда еще сохранялась отделка плафона в вестибюле, внутренние двери на первом этаже и полу-ротонда с кариатидами на втором. Дом Щепкина, состоявший на государственной охране, снесли в 1970-х годах перед майскими праздниками в «порядке расчистки и благоустройства территории». Вместе с домом исчезла и мебель красного дерева, о которой ни один из музеев не счел нужным позаботиться.

Среди родственников писателя сохраняется отзыв Ивана Сергеевича о контрасте между почти дворцовой обстановкой дома у Самотеки и «дворовым» отношением к детям, пребывавшим в постоянном страхе материнского гнева, которому отец ничего не мог противопоставить. Как-никак Петр Степанович Валуев, «уступивший», по бытовавшему в то время выражению, свою усадьбу Варваре Петровне, был обер-церемониймейстером двора при Павле І, а в дальнейшем начальником Московского дворцового управления и Кремлевской экспедиции, ведавшей всеми строительными работами для императора. В Алупкинском дворце хранился его великолепный, написанный в 1819 году портрет кисти В. Л. Боровиковского. Двадцатью годами раньше тот же мастер написал портрет супруги Валуева Дарьи Александровны, урожденной Кошелевой. Между тем старшая дочь супругов Валуевых Екатерина Петровна при выпуске из Смольного института была назначена фрейлиной к императрице Марии Федоровне и присутствовала на обеде, во время которого Павел получил сообщение о кончине Екатерины II.

У Тургеневых немало и своих примечательных московских гостей. Об одном из них вспоминает Тургенев: «Скажу, кстати, два слова еще об одном умершем литераторе, хотя он и принадлежит к «diis minorum gentium», и уже никак не может стать наряду с поименованными выше — а именно, о М. Н. Загоскине. Он был коротким приятелем моего отца и в тридцатых годах, во время нашего пребывания в Москве, почти ежедневно посещал наш дом. Его «Юрий Милославский» был первым сильным литературным впечатлением моей жизни. Я находился в пансионе некоего г. Вейден-гаммера, когда появился знаменитый роман; учитель русского языка — он же и классный надзиратель — рассказал, в часы рекреации, моим товарищам и мне его содержание. С каким пожирающим вниманием мы слушали похождения Кирши, слуги Милославского, Алексея, разбойника Омляша! Но — странное дело! «Юрий Милославский» казался мне чудом совершенства, а на автора его, на М. Н. Загоскина, я взирал довольно равнодушно. За объяснением этого факта ходить недалеко: впечатление, производимое Михаилом Николаевичем, не только не могло усилить те чувства поклонения и восторга, которые возбуждал его роман, но напротив — оно должно было ослабить их. В Загоскине не проявлялось ничего величественного, ничего фатального, ничего такого, что действует на юное воображение; говоря правду, он был даже довольно комичен, а редкое его добродушие не могло быть надлежащим образом оценено мною: это качество не имеет значения в глазах легкомысленной молодежи. Самая фигура Загоскина, его странная, словно сплюснутая голова, четырехугольное лицо, выпученные глаза под вечными очками, близорукий и тупой взгляд, необычные движения бровей, губ, носа, когда он удивлялся или даже просто говорил, внезапные восклицания, взмахи рук, глубокая впадина, разделявшая надвое его короткий подбородок — все в нем мне казалось чудаковатым, неуклюжим, забавным. К тому же за ним водились три, тоже довольно комические, слабости: он воображал себя необыкновенным силачом, он был уверен, что никакая женщина не в состоянии устоять перед ним; и наконец (и это в таком рьяном патриоте было особенно удивительно) — он питал несчастную слабость к французскому языку, который коверкал без милости, беспрестанно смешивая числа и роды, так что даже получил в нашем доме прозвище: «Monsieur l’article». Со всем тем, нельзя было не любить Михаила Николаевича за его золотое сердце, за ту безыскусственную откровенность нрава, которая поражает в его сочинениях.