Московские французы в 1812 году. От московского пожара до Березины - Софи Аскиноф Страница 9

Но, к сожалению для этих эмигрантов, их пребывание на чужбине затянулось. Материальная помощь России иссякла, а французы устали от искусственной светской жизни, которую вели. Наконец, ухудшилась и международная ситуация, особенно в царствование Павла I, в 1796 году. «Первый договор, заключенный с республикой, – писал П. де Жюльвекур, – стал для эмиграции первым шагом назад… Ни один знатный вельможа не осмелился отказать им от стола; но им уже отводилось там отнюдь не почетное место. Несколько побед республиканцев, несколько новых проявлений монаршего недовольства, и их забудут окончательно»59.

Эти мужчины и женщины враз стали нежелательными иностранцами. В сложившейся ситуации некоторые из них попытались добиться должностей, за отправление которых полагалось жалование, дабы тем самым обеспечить свою независимость и материальное благополучие своих семей. Благодаря своим связям, а также благодаря благосклонному отношению императрицы, они часто получали желаемое, будь то в военной или в гражданской службе. Несколько аристократов даже открыли свое дело, как, например, шевалье Франсуа-Жозеф д’Изарн-Вильфор (1763–1840), отпрыск старинного рода и кавалер ордена Святого Людовика. На момент начала Французской революции он служил в пехотном полку. Эмигрировав, он вступил в роялистскую армию принца Конде, в которой служил вплоть до ее роспуска в 1797 году. 1 октября 1797 года принц Конде предложил свою армию новому царю Павлу I. Многие французские офицеры согласились с этой интеграцией в русскую армию, надеясь вернуть потерянное во Франции дворянское звание, равно как и престиж. Так, в частности, поступил граф Пурруа де Л’Оберивьер де Кенсонна. Но многие из этих воинов страдали от ностальгии, сурового климата и голода. Множились случаи браконьерства, нарушения дисциплины, ссор и дезертирств. Если некоторые предпринимали попытки вернуться во Францию, то другие постепенно пополняли ряды французских колоний Санкт-Петербурга и Москвы. Трудно с точностью подсчитать количество этих бывших солдат, оставшихся в России, так как большинство из них скрывало свое прошлое, а то и имя. Одно бесспорно: армия Конде пополнила французскую общину России. Например, шевалье д’Изарн решил остаться в Москве, где скоро занялся торговлей зерном. В 1812 году этот человек был еще весьма активен и полон уверенности в будущем; оставшись в России, он сделал выбор, который считал правильным и полезным.

Большинство аристократов, подыскивая себе «занятие» на более или менее длительный срок, выбирало сферу образования. Они становились учителями фехтования, учителями танцев или гувернерами, нанимаясь в одну или сразу несколько семей. Аристократ де Шире, бывший подполковник драгунского полка Дофина, давал уроки рисования, по крайней мере, некоторое время. Надо сказать, что эти искусства, называемые увеселительными, были очень востребованы в московском высшем обществе. Они символизировали французскую культуру и хороший вкус, как раз находившиеся на пике моды в конце XVIII столетия. «Некоторые вступают в военную службу, – говорит П. Де Жюльвекур, – но большинство, боясь, что придется сражаться против своей родины, и готовые умереть за своего короля, но не обесчестить себя, предпочитают зарабатывать на жизнь своим трудом. Но каким трудом мог зарабатывать на жизнь дворянин, бывший придворный Людовика XVI? Это весьма жалкие возможности! Тогда все, за несколькими редкими исключениями, стали давать уроки французского, и менее чем за год Россия обогатилась новым классом – французскимиучителями. При Екатерине модно было воздавать почести попавшим в беду, при Павле их стали брать на жалование, и ни один дом не отказывал им в этом; и вчерашние друзья оказались таким образом отодвинутыми в ранг старших домашних слуг! Ибо у русских название гувернера не далеко ушло от слуги. Французские гувернеры отомстили по-дворянски. Они сделали из порученного их заботам поколения цивилизованных людей! Они провели между своими учениками и остальными русскими глубокую черту; они создали в России новую аристократию – аристократию французского духа! Всякий, кто не говорит в этой стране на французском языке, остается заключенным в коросту варварства; а в обществе на того, кто знает лишь свой родной язык, смотрят с презрением и высокомерием. Для петербургской или московской княжны такой человек не существует вовсе!»60 Человеком являлся тот, кто воспитан по французской культурной модели!

Однако некоторые аристократы в своей педагогической деятельности пошли еще дальше. Шевалье де Гибаль возглавил пансионат для благородных девиц. Не будем забывать, что образование для девушек в России переживало в этот момент бурное развитие, наверстывая отставание от образования для юношей. У французов же в этой области уже имелись достижения, в частности, знаменитая Сен-Сирская школа, созданная в XVII веке г-жой де Ментенон, пример которой вдохновил на создание Смольного института в Санкт-Петербурге. Русские стремились подражать французам, имеющим опыт в деле женского образования, или, по крайней мере, использовать их умения и навыки. Поэтому те эмигранты, кто имел хотя бы некоторые познания в этом деле, без колебаний заявляли о них, особенно в Москве, где не существовало ничего похожего на петербургский Смольный институт. Очень скоро французские женские школы начали процветать и даже составили репутацию французской колонии в Москве. От работы частным учителем до организации учебных заведений был всего один шаг, и некоторые московские французы без колебаний сделали его. Эта предприятие, постепенно приносящее свои плоды, вне всяких сомнений, способствовало их желанию остаться в России, облегчало их интеграцию и вело к обогащению.

Вторую крупную группу беженцев составляли духовные лица, прибывшие из разных регионов Франции. Здесь были представлены все группы французского духовенства: каноники, простые священники, преподаватели духовных дисциплин, семинаристы и другие; большинство из них отказалось принести присягу гражданской организации духовенства в 1790 году. Другие бежали от революционного террора 1793–1794 годов. Некоторые их этих священников, как отец Сюррюг, прибыли в Россию как к месту своего последнего пристанища в конце долгого и мучительного пути по Европе. Большинство из них нашло приют в Санкт-Петербурге, где аббат Николль открыл в 1794 году частный пансион для детей аристократии. Но слишком большое количество приехавших в Петербург французских священников не позволяло им всем рассчитывать получить место преподавателя. Тогда многие из них отправились в Москву в надежде занять священнические должности во французском приходе, существующем с 1790–1791 годов61. Однако и здесь многих ждало разочарование: мест для всех не хватало! Тогда каждый из священников постарался найти для себя занятие, чтобы выжить; но в православной стране, всегда настороженно относившейся к католикам, подозреваемым в прозелитизме, это было очень не простым делом. Одни нашли места частных капелланов в католических аристократических семьях, другие – что гораздо легче – места воспитателей, учителей, следуя в этом примеру своих собратьев-дворян. «В ту пору, – констатировал Ж.-М. Шопен, – особенно востребованы были священники. Преследования, предметом которых они были, и хорошее образование, полученное большинством из них, открывали им двери лучших домов»62. Такой путь выбрал аббат де Бийи, эмигрировавший в 1790 году, он стал учителем в доме князя Петра Одоевского, а затем – духовным наставником графини Ростопчиной. Каноник Брис, бывший клирик собора Нотр-Дам де Льесс в Пикардии, устроился учителем сына Самойлова. Аббат Саптаво поступил на службу к семью Кошелевых. Аббат Сюррюг, доктор Сорбонны, занимавшийся педагогической деятельностью еще до революции в качестве принципала коллегиума в Тулузе, получил место учителя у графа Мусина-Пушкина. Можно еще привести примеры отца Маккара, бывшего каноника прихода Сен-Тьерри в Шампани, уроженца Альби отца Виалара и отца Гандона, приехавшего из Анжу, все трое поступили на службу в семью князей Голицыных в качестве учителей. Может показаться удивительным то, что эта русская семья, пускай богатая и перешедшая в католичество, наняла столько французских учителей. Дело в том, что семья была очень многочисленна, как констатировала г-жа Виже-Лебрен во время своего пребывания в Москве. «Затрудняюсь сказать, сколько в Москве, в то время когда я там находилась, было князей и, особенно, княжон Голицыных», – утверждала она в своих «Мемуарах»63. Также возможно, что наем некоторых из этих учителей являлся фиктивным и представлял собой официальное прикрытие. Семья Голицыных была весьма влиятельна и давала покровительство многим священникам, помогая им в материальном, моральном и политическом плане. Как бы то ни было, очевидно, что, реальная или фиктивная, работа учителями в аристократических семействах позволяла обеим группам французских эмигрантов завести связи в московском высшем обществе и выжить материально. Некоторые клирики поступали на службу в учебные заведения; например, Амбруаз Маньен, бывший семинарист, родом из Франш-Конте, которому удалось получить место преподавателя в Торговом училище, а также в московском Институте благородных девиц.