Завещание Шекспира - Кристофер Раш Страница 89

– Как я сравню тебя с роскошным летним днем?

Теперь в разговор вступило мое сердце. Я писал от самого сердца. Я обожал этого бесенка.

– Это не трудно заметить. – Фрэнсис пошарил у себя в кармане. Что ты имеешь в виду? Что это у тебя там?

– Не борозди морщинами лица моей любви.

Оставь, Фрэнсис.

Он стоял у моей кровати, сжимая в пухлой руке пиратское издание Торпа моих сонетов, и, послюнявив палец, перелистывал страницы любви, которая, казалось, продлится вечно. На самом деле она длилась меньше двух лет.

Где ты взял эту книгу?

– Мне дала ее госпожа Энн.

Понятно. Прошу, не сыпь мне соль на рану, это меня убьет. Она знает, где я ее храню, – а ведь она едва умеет читать!

– Эту книгу трудно не заметить, и на ней твое имя – его-то она может прочесть. На титульной странице так и написано – «Сонеты Шекспира, никогда ранее не печатавшиеся». Если, конечно, это не какой-то другой Шекспир!

Нет, я один такой, а скоро не будет ни одного. Не нужно было их печатать. Я нарушил свое правило – не касаться частного. Эти стихи слишком личные.

– Как только известный стихотворец предает стихи бумаге, он теряет право на личные стихи. Ты знаешь это лучше меня.

Они были сокровенными, их содержание – ключ к моему сердцу. В сонетах истинный я.

– О, велики, мой друг, дары любви твоей… О, знай, мой друг, ты свет моих стихов… любовь моя сомкнуть глаза мне не дает на ложе… Я так люблю тебя! Мне лучше, знай, забытым быть тобою без возврата… Когда умру, забудь меня, мой друг… Люблю, люблю, люблю, – черт возьми, о чем ты только думал? Ладно если бы стихи были обращены к женщине… Прости, Уилл, но, знаешь ли, я человек простой и откровенный…

Я заметил, как он украдкой бросил взгляд на последний оставшийся кусок пирога.

– Но о какой именно – я с трудом могу вымолвить это слово – любви ты здесь говоришь? Э… насколько далеко… разреши спросить… ты позволил себе зайти?

Разрешаю. Спрашивай.

– Хорошо. Расскажи, только кратко, в нескольких словах. А пока ты рассказываешь, я перекушу, ладно?

Итак, как ты заметил, я был по уши влюблен. И он тоже. Самодовольный позер, острый на язык, красивый, общительный, амбициозный, мнительный, надменный – спесивый сукин сын, падкий на лесть, как кот на сметану.

– Поздравляю – отличный выбор.

Но он также был щедрым, порывистым, беспечным и превосходно образованным. Он мог легко пренебречь условностями и непринужденно болтать и с принцем, и с нищим. Он рос без отца, был подвержен искушениям и пока что зависел от других людей. Он вот-вот должен был получить огромное богатство, жаждал действия, хотел быть в центре внимания, и ему необходим был советчик. Он обожал театр, хвалил мои пьесы, ценил мои стихи и наслаждался моим обществом. Он внимал каждому моему слову. Я стал вхож в узкий круг его знакомых. Понимаешь ли ты, что это значило для меня – слышать, как гладкие плиты у аристократических особняков звенят под ретивыми копытами коней, когда я скачу рядом с сильными мира сего, и видеть, как от булыжных мостовых взлетают к звездам искры? Рука графа лежала на моем плече, весла с плеском окунались в воды Темзы, звуки лютни плыли над рекой, вызывая во мне внутренний трепет, королева протягивала к моим губам свои бледные пальцы для поцелуя – таким был вкус и запах успеха.

– Так какие у вас все-таки были отношения?

Это не была любовная связь в буквальном смысле этого слова. Скорее, любовь-дружба, товарищество, сердечная привязанность. И если стихи, которые ты держишь в руках, переживут меня, не они обессмертят графа после его смерти, а умерший граф обессмертит сонеты и, возможно, даже их автора.

– А не наоборот?

Нет. Сочинителю нужно вдохновение, и это главное, что он мне подарил. Он дал мне работу и кое-что важнее, чем работа, – круг, в котором даже в самых смелых мечтах я никогда прежде не вращался. Моя жизнь была так далека от его. Ранняя женитьба, финансовый крах отца, нужда на первых порах жизни в Лондоне, успех, вырванный из моих рук чумой. Генри Ризли распахнул мне двери в новый мир, не говоря уже об особом подарке – деньгах, которые помогли мне выкупить долю в труппе «Слуги лорда-камергера» и начать свое дело. Конечно, я перед ним преклонялся. Деньги вдохновляют. Но я был обязан ему большим, чем золото. Для меня он был «золотой парень»; когда я писал о нем, я был вдохновлен. Меня, его и сонеты соединяли слова. Ему было лестно, что он навсегда останется жить в моих стихах, а мне – что благодаря ему будут жить мои стихи. Конечно, не вечно – в это я не сильно верю. Но тогда мы хорошо дополняли друг друга: мы были Меркуцио и Ромео, Антонио и Бассанио, Протей и Валентино, Горацио и Гамлет, Фальстаф и принц Генрих.