Станислав Лем - Геннадий Прашкевич Страница 88

«Был 1983 год, — вспоминал Томаш Лем. — Утром в день отъезда отец умылся, оделся, достал из кармана бумажник, подошёл к мусорной корзине и начал методично выбрасывать банкноты — и по сто злотых, и по тысяче, может, там были и другие. Затем он столь же тщательно освободился от мелочи, которая со звяканьем полетела в ту же корзину. Увидев мою удивлённую мину, он объяснил, что злотые нам уже не понадобятся, поскольку мы никогда не вернёмся в Польшу. Я нажаловался на отца тёте — только тогда деньги вернулись, куда им положено. Родители традиционно (как бывало при их ссорах) закрылись в ванной комнате, где мать что-то объяснила отцу. Но когда он вышел, то не выглядел переубеждённым…»

«Моя жена и сын отбивались от эмиграции руками и ногами, — рассказывал впоследствии сам Лем. — Я объяснял им, что в Польше у них не будет никаких жизненных шансов. Но они уступили мне только тогда, когда появилась реальная возможность поселиться в Австрии. К сожалению, в Австрии у нас были одни огорчения, ибо я почти не выходил от врачей, а везде царила страшная ксенофобия. Если кто-то был поляком, он не мог чувствовать себя в Австрии хорошо. Когда один журналист в Вене спросил меня, приехал ли я для того, чтобы наслаждаться сладкой жизнью при капитализме, у меня возникло острое желание разбить ему голову. Что за глупая болтовня! Конечно, мы снимали хороший домик на одну семью (может, не слишком большой, но для нас достаточный), в котором было несколько спален, две ванные, чудесное сливовое деревце в садике, но я платил за всё это — три тысячи долларов в месяц. Поскольку мы с таким хозяйством не справлялись, нам помогать приходили польки, которым мы платили в твёрдой валюте. Почти все они были пани с дипломами, но за границей убирали и вытирали пыль. Тяжело было вести дом. Когда я подсчитал, как долго может продлиться идиллия, оказалось, что средств нам хватит только на пять лет жизни. Но, к счастью, позже на горизонте появился Горбачёв, и жена мне сказала: “Вот вновь Провидение заботится о тебе, как-нибудь и из этого выберемся”».

Жизнь в Австрии понемногу начала налаживаться.

Томаш пошёл в Американскую интернациональную школу.

Австрийские власти установили Станиславу Лему льготную налоговую ставку, с условием, однако, что он не будет работать. Конечно, это условие писатель часто нарушал, настроение у него оставалось упадническим.

«В Австрии, — вспоминал Лем, — я спускался с одного операционного стола, чтобы почти сразу взобраться на другой. Я страдал от кровотечений, вызванных гипертрофией простаты, а австрийская медицина очень плохо это лечила. К счастью, через какое-то время оказалось, что существует препарат, благодаря которому я более или менее могу функционировать. Пять миллиграммов такого препарата ежедневно оказалось для меня достаточно. Но обострилось заболевание толстой кишки, поэтому доктор Шиссель вырезал у меня треть её, благодаря чему я вылечился… от сенного насморка. Когда, после всего этого, я вернулся домой, на улицу Geneegasse, я был так слаб, что жена поддерживала меня, когда я поднимался по ступенькам. Раньше я курил пачку “Salem” ежедневно, а после больниц не курил вообще…»