Франклин Рузвельт. Человек и политик - Джеймс Макгрегор Бернс Страница 86

На следующий день, едва Черчилль вошел в кабинет президента, появился секретарь с телеграммой. Рузвельт прочитал розовый листок и, не говоря ни слова, передал его Черчиллю: «Тобрук капитулировал. 25 тысяч солдат взяты в плен». Черчилль заметно вздрогнул, — поражение он принял бы, но это — позор. Короткий миг оба молчали; затем Рузвельт произнес:

— Чем мы можем помочь?

— Дайте нам столько танков «шерман», сколько сумеете, и отправьте их на Ближний Восток как можно быстрее.

Президент послал за Маршаллом. Начальник штаба едва наскреб достаточно современных танков для собственных бронетанковых подразделений в связи с перебоями в их производстве, но он вошел в положение.

— Скверное дело отнимать у солдат оружие, — сказал он, — но если в оружии нуждается Черчилль, он должен его иметь.

Из-за падения Тобрука сопротивление англичан открытию второго фронта в Европе в 1942 году усилилось. План умирал с трудом. Черчилль и его генералы продолжали на словах признавать важность удара через пролив, отыскивая одновременно бесчисленные причины и поводы, чтобы этого не произошло. Рузвельт в целом продолжал поддерживать план, посылая в то же время корабли и поставки на другие участки широкого фронта в Африке и Азии. Стимсон ходатайствовал за план вместе с Маршаллом, до тех пор пока Рузвельт не отправил их, а также Гопкинса и Кинга в Лондон спорить с англичанами. Он снабдил их противоречивыми инструкциями: настойчиво бороться за высадку во Франции в этом году, но если это «в конечном счете и определенно не удастся», определить другое место, где войска США станут в 1942 году участвовать в боевых действиях. Американцы натолкнулись на непреодолимое сопротивление англичан второму фронту в Европе. Были рассмотрены другие пути использования американских войск в 1942 году; все больше внимания привлекала Северо-Западная Африка.

Президент уже не мог настаивать, особенно после того, как его собственные действия стали противоречить плану 1942 года. Уступив англичанам, он добивался выполнения решения по Африке, поскольку уходило время и для проведения операции меньшего масштаба. Когда Гопкинс телеграфировал, что англичане склонны к проволочкам в осуществлении этого решения, Рузвельт потребовал, чтобы планирование операции началось немедленно и высадка в Африке произошла не позднее 20 октября. С облегчением узнав, что эти действия наконец начались, сказал Гопкинсу: «Передай Черчиллю, что приказы теперь — вперед до полного!»

Кто даст знать обо всем медведю в Москве? После обнадеживающих переговоров и полуобещаний каким образом сообщить Сталину, что удара через пролив в 1942 году не будет? Черчилль, направлявшийся в Каир произвести перестановки в ближневосточном командовании после броска Роммеля на восток, мрачно вызвался заехать в Москву, чтобы поделиться дурными вестями. Президент предложил проинформировать Сталина о том, что порядок военных операций на 1942 год определен, но не раскрывать их характера.

— Для нас существенно помнить о своеобразии личности нашего союзника, — говорил Рузвельт, — и о той сложной и опасной ситуации, в которой он находится. Думаю, нам следует попытаться поставить себя на его место, — ни от кого, чья страна подверглась нападению, нельзя ожидать подхода к войне с глобальной точки зрения.

Черчилль вылетел из Каира в Москву 10 августа — с таким чувством, будто везет большой кусок льда на Северный полюс. Для русских это тяжелое время. Немецкие войска взяли Севастополь и оккупировали весь Крым. Легко овладев Ростовом, форсировали Дон и начали медленно двигаться к Сталинграду. Южнее продвинулись к восточному побережью Черного моря, проникнув в предгорья Кавказа и устремляясь к вожделенным нефтяным месторождениям на юго-востоке. Сталин, вновь столкнувшись с отчаянными нехватками всего необходимого, не мог забыть перебои в поставках и их отклонения, с которыми Черчилль и Рузвельт либо мирились, либо сами им потворствовали, — отклонения в Тихоокеанский регион, на Ближний Восток и даже в Англию. После того как десятая часть конвоя в Мурманск была уничтожена, Черчилль распорядился прервать столь опасные экспедиции в те длинные летние дни. Сталину он сказал, что не может защищать конвои большими военными кораблями, так как крупные потери поставят под угрозу «все военно-морские силы союзников в Атлантике». В конце июля Сталин с возмущением ответил, что войны без потерь не ведутся и СССР несет гораздо большие потери, и добавил: «Я со всей определенностью заявляю, что советское правительство не может дожидаться открытия второго фронта в Европе до 1943 года».

Вместе с Черчиллем в Москву вылетел Гарриман; он информировал обеспокоенного Рузвельта о происходящем телеграммами. В первую вечернюю встречу Сталин, сообщал Гарриман, парировал аргументы Черчилля с резкостью, близкой к оскорблению. Нельзя выигрывать войны, говорил он, если бояться немцев. Он проявил мало интереса к идее открытия второго фронта в 1943 году. Черчилль искусно перевел разговор в русло обсуждения массированных бомбардировок немецких городов — тема, которую Сталин согласился обсуждать, — и затем перешел к планам вторжения в Северную Африку. Сталин тотчас живо заинтересовался этими планами и задолго до осуществления блестяще их обосновал.

На следующий вечер, однако, атмосфера переговоров вновь ухудшилась. Открывая встречу, Сталин вручил Черчиллю и Гарриману памятную записку с подтверждением, что открытие второго фронта в 1942 году «предрешено» во время поездки Молотова; Советы строили планы на летние и осенние месяцы своей военной кампании с учетом открытия этого фронта; срыв высадки в Европе не только «наносит моральный удар по советскому общественному мнению», но и ухудшает военные позиции англичан и американцев. Сталин сказал: если бы английская пехота сражалась с немцами, так же как русские или те же Королевские ВВС, то не столь боялась бы их. Черчилль ответил:

— Я прощаю это замечание только из-за храбрости русских солдат.

Когда Гарриман коснулся планов переброски американских самолетов через Сибирь, диктатор повернулся к нему и отрезал:

— Войны не выигрываются планами.

На следующий вечер, сообщал Гарриман Рузвельту, произошла неожиданная смена настроения. На официальном обеде Сталин находился в прекрасном расположении духа и, казалось, совершенно забыл о неприятностях предыдущего вечера. В ходе заключительной встречи пригласил Черчилля в свои апартаменты и, представив гостю свою дочь Светлану, уделил беседе с ним шесть часов. «В целом, — телеграфировал Черчилль Рузвельту, — я определенно доволен своим визитом в Москву». Рузвельт телеграфировал Сталину: «Нам нужно объединить свои силы против Гитлера как можно раньше».

Рузвельт, подобно другим политикам, удивлялся смене поведения русских в этой короткой серии встреч. Но с такими же мистифицирующими переменами сталкивались прежде Гарриман и Иден. Делались предположения, что Сталин сам по себе настроен дружелюбно, но занимает жесткую позицию в присутствии членов Политбюро или во время их информирования о переговорах. Возможно, все обстояло проще: во время визита Черчилля в Кремль поступали тревожные сообщения с фронта, особенно из Сталинграда.

И все же Сталин фигура глубоко неоднозначная. Даже осуждая американцев и англичан за недостаточную помощь, он, должно быть, оценивал стратегический аспект взятия на себя Советами основного бремени боев на суше в 1942 году, потому что никогда не терял из виду долговременные, послевоенные решения. Если англичане и американцы медлят с возвращением в Европу, где будут стоять армии союзников после разгрома Германии?