Наталья Гончарова - Вадим Старк Страница 85

— Как же было не принести такой даме?»

Приведя этот рассказ, Н. О. Лернер предположил, что торг шел по поводу стихотворения «Гусар». Платье же, которое так срочно понадобилось, — возможно, то самое, сшитое по случаю траура при дворе, в котором увидел Наталью Николаевну 25 ноября 1833 года на вечере у Одоевского правовед Вильгельм Ленц, пораженный ее красотой: «Входит дама, стройная, как пальма, в платье из черного атласа, доходящем до горла. Это была жена Пушкина, первая красавица того времени. Такого роста, такой осанки я никогда не видывал — incessu dea patebat ^[103]… Благородные… черты ее лица напоминали… Евтерпу Луврского музея».

В переписке Пушкина с женой одной из главных тем, постоянно обсуждавшейся, было состояние болдинского имения, особенно после того, как Александр Сергеевич взял управление им на себя. Наталья Николаевна считала, что он совершает ошибку, взявшись за дело, в котором не был достаточно сведущ, и, как со временем признал Пушкин, она оказалась права. Ему хотелось спасти Болдино от угрозы разорения, до которой довел его отец. Сам Пушкин ничего не брал себе от болдинских доходов, но думал о будущем своих детей. Однако никакие доходы не могли покрыть даже расходов, в которые вводил семейство Лев Сергеевич, позволявший себе снимать в Петербурге лучшие номера в гостинице Энгельгардта по 200 рублей в неделю, занимать тысячи рублей, ссылаясь на старшего брата, и тут же проигрывать их.

Так же беспардонно вел себя и Николай Иванович Павлищев, женатый на сестре Пушкина, постоянно требовавший денег, ссылаясь при этом на нужду, которую испытывает Ольга Сергеевна, вне зависимости от того, жил он с ней вместе или находился за тысячу верст. Ольга не однажды писала мужу, что его письма брат сжигает не читая. Тем не менее все они дошли до нас. Первое, относящееся как раз ко времени отъезда Натальи Николаевны в Полотняный Завод, было послано им Пушкину на Святой неделе 26 апреля 1834 года без какого-либо, хотя бы формального, поздравления с Пасхой, а с одними лишь денежными претензиями.

Болдино приносило 22 тысячи рублей в год, но одного казенного долга на нем числилось 190 тысяч, требовавших уплаты 12 процентов в год, так что чистого дохода оставалось едва десять тысяч. Из них по полторы тысячи рублей Сергей Львович полагал платить в год Ольге и Льву. Ему с Надеждой Осиповной доставалось в лучшем случае семь тысяч рублей. Этой суммы, по мнению Пушкина, родителям вполне хватило бы, если бы не частные долги, в основном Льва Сергеевича. Еще не получив от Сергея Львовича доверенности на управление Болдином, Пушкин в один месяц уплатил за него 866 рублей и за Льва Сергеевича 1330 рублей. Изложив все это в письме Н. И. Павлищеву, Пушкин заключает: «Состояние мое позволяет мне не брать ничего от доходов батюшкина имения, но своих денег я не могу и не в состоянии приплачивать».

Заканчивая одно из писем жене в начале мая 1834 года, Пушкин признается: «Лев Серг. и отец меня очень сердят, а Ольга С. начинает уже сердить. Откажусь ото всего — и стану жить припеваючи».

В день своего рождения в 1834 году поэт пишет Наталье Николаевне: «Хлопоты по имению меня бесят; с твоего позволения, надобно будет, кажется, выдти мне в отставку и со вздохом сложить камер-юнкерской мундир, который так приятно льстил моему честолюбию и в котором, к сожалению, не успел я пощеголять. Ты молода, но ты уже мать семейства. И я уверен, что тебе не труднее будет исполнять долг доброй матери, как исполняешь ты долг честной и доброй жены. Зависимость и расстройство в хозяйстве ужасны в семействе; и никакие успехи тщеславия не могут вознаградить спокойствия и довольства. Вот тебе и мораль».

Восьмого июня Пушкин разъясняет задержку денег, хотя, судя по всему, жена и не беспокоит его по этому поводу: «Денег тебе еще не посылаю. Принужден был снарядить в дорогу своих стариков. Теребят меня без милосердия. Вероятно, послушаюсь тебя и скоро откажусь от управления имением. Пусть они его коверкают, как знают; на их век станет, а мы Сашке и Машке постараемся оставить кусок хлеба». В следующем письме, сообщая о том, что отправил родителей в деревню, он повторяет: «Уж как меня теребили; вспомнил я тебя, мой ангел. А делать нечего. Если не взяться за имение, то оно пропадет же даром, Ольга Серг.<еевна> и Лев Серг.<еевич> останутся на подножном корму, а придется взять их мне же на руки, тогда-то наплачусь и наплачусь, а им и горя мало. Меня же будут цыганить. Ох, семья, семья!»

Около 19 июня 1834 года в очередном письме жене Пушкин снова возвращается к этой теме: «Здесь меня теребят и бесят без милости. И мои долги и чужие мне покоя не дают. Имение расстроено, и надобно его поправить, уменьшая расходы, а они обрадовались и на меня насели. То — то, то другое».

Каждый день приносит неутешительные известия из Болдина, о чем 30 июня Пушкин сообщает Наталье Николаевне: «Посланный мною новый управитель нашел всё в таком беспорядке, что отказался от управления и уехал. Думаю последовать его примеру. Он умный человек, а Болдино можно еще коверкать лет пять». О том же написал он и в Тригорское Прасковье Александровне Осиповой: «Я не могу довериться ни Михайле, ни Пеньковскому, ибо знаю первого и не знаю второго. Не имея намерения поселиться в Болдине, я не могу и помышлять о том, чтобы восстановить имение, которое, между нами говоря, близко к полному разорению; я хочу лишь одного — не быть обворованным и платить проценты в ломбард». Пушкин завершает письмо к Осиповой примерно тем же, о чем писал Наталье Николаевне: «Вы не можете себе представить, до чего управление этим имением мне в тягость. Нет сомнения, Болдино заслуживает того, чтобы его спасти, хотя бы ради Ольги и Льва, которым в будущем грозит нищенство или по меньшей мере бедность. Но я не богат, у меня самого есть семья, которая зависит от меня и без меня впадет в нищету. Я принял имение, которое не принесет мне ничего кроме забот и неприятностей».

В числе причин, задерживающих его в Петербурге, Пушкин называет жене хлопоты о залоге имения и заключает: «Как ты права была в том, что не должно мне было принимать на себя эти хлопоты, за которые никто мне спасибо не скажет, а которые испортили мне столько уже крови, что все пиявки дома нашего ее мне не высосут». Наконец, он сообщает: «Я закладываю имение отца, это кончено будет через неделю», а 14 июля пишет: «У меня большие хлопоты по части Болдина. Через год я на всё это плюну и займусь своими делами. Лев С.<ергеевич> очень себя дурно ведет. Ни копейки денег не имеет, а в домино проигрывает у Дюме по 14 бутылок шампанского».

В тот день, когда Наталья Николаевна, прибывшая с сестрами из Полотняного Завода, въехала в дом Баташева, Пушкин был в дороге. 4 октября 1834 года он добрался до гончаровского дома в Москве, недавно покинутого женой с детьми. В ту пору Пушкин затеял еще один проект, которому не суждено было осуществиться, — приобретение с торгов имения Гончаровых Никулино. В расходной книге гончаровского дома зафиксирована покупка для него необходимой гербовой бумаги: «Октября 7-го Гербовой бумаги куплено для Александра Сергеевича Пушкина на доверенность — 3 р. 75 коп.; Заплачено за расписание в Гражданской Палате доверенности — 5 р. 70 коп.». Доверенность от имени Пушкина на ведение дела по приобретению Никулина была выдана чиновнику 14-го класса С. Г. Квасникову, некоторое время управлявшему тещиным Яропольцем и пользовавшемуся доверием семьи Гончаровых, называемому Натальей Николаевной кумом.