Солоневич - Константин Сапожников Страница 80

Абрамов-старший догадывался, что сын каким-то образом причастен к взрыву в квартире Солоневичей. Генерал сомнениями не делился ни с кем, свои переживания держал втайне.

«Внутренняя линия» доложила генералу материалы по делу Николая летом 1938 года. Состоялся серьёзный разговор отца и сына. Фёдор Фёдорович пытался добиться признания, но Николай на все уговоры и требования отвечал категорически: «Я ни в чём не виноват!» Тем не менее генерал, памятуя о категорических выводах «внутренней линии», — предательство! — был вынужден принять волевое решение. Он приказал сыну покинуть пределы Болгарии.

Об этом факте «проникновения НКВД» в ряды РОВСа было сообщено, «циркулярно и доверительно», в региональные отделы. Правда, сделано это было с большой задержкой — только в середине февраля 1939 года. Новый председатель РОВСа генерал А. П. Архангельский ^[142], направивший письмо в региональные отделы, объяснил задержку требованиями полиции, которая вела расследование дела. Генерал сообщал: «Николай Абрамов уехал в начале прошлого года уже по настоянию полиции и как нежелательный иностранец. В настоящее время он вместе с женой находится в Париже. Генерал Абрамов, собрав 7 февраля старших начальников, находящихся в Софии, „отбросил личное и, руководствуясь пользой дела“, рассказал всё, что он знает по этому тяжёлому для него делу.

К особо секретным делам РОВСоюза Николай А. никогда не имел доступа, отец с ним этими делами не делился, а со времени женитьбы сына и жил с ним на разных квартирах. Отношения отца с сыном были холодные, что наблюдалось всеми. Привлечение Николая А. к разведывательной работе сопровождалось колебаниями отца, который уступил сыну, боясь упрёков в том, что „оберегает сына от опасной работы, на которую идут другие“. Несомненно, что Николай А. узнал технику работы в известной ограниченной области».

«Дело Николая Абрамова» стало достоянием широкого круга эмигрантов, узнал о нём и Солоневич. Его мнение о «покровительстве» высших чинов РОВСа агентам Лубянки получило очередное подтверждение, о чём он заявил на страницах своей газеты.

В мае 1950 года Иван Солоневич, будучи уже в Аргентине, писал: «После взрыва в редакции „Голоса России“ был ещё один скандал: сын и помощник генерала Абрамова, кандидата на пост главы РОВСа и командира „второго корпуса“, Николай Абрамов оказался советским провокатором. И когда он был разоблачён полицией, то ген. Абрамов устроил то, что немцы называют Affentheater — обезьяний театр, — в присутствии „чинов РОВСа“ предложил Николаю Абрамову восстановить „честь офицерского мундира“ путём самоубийства и даже любезно предложил провокатору свой револьвер. К револьверу, к чести и к офицерскому мундиру Николай Абрамов, естественно, не проявил решительно никакого интереса. И поэтому вместо револьвера ему в два дня был устроен заграничный паспорт и виза в Париж, а также были приняты все меры к тому, чтобы в Париже Николай Абрамов появился в совершенно незапятнанном виде».

После покушения Иван оказался словно в вакууме. Ему и сыну выражали соболезнования, высказывали сочувственные слова, но потом соблюдали дистанцию, как будто общение с ними грозило новыми взрывами, кровью и увечьями. Вновь помог Борис Калинников, узнавший, что после «атентата» Солоневичи остались под открытым небом: квартира их была полностью разрушена, и никто не осмеливался дать им приют. Калинников пригласил их к себе на улицу Венелин, 11. К ним был приставлен полицейский, который не оставлял Солоневичей без присмотра.

Через несколько дней после взрыва у Калинникова побывал агент «Старик». Он написал в отчёте о визите:

«За ужином были: Солоневичи, Калинников, его жена Екатерина Александровна, сестра Екатерины — Анна и сын её Александр (Фелицыны), жена доктора Сметанина (приятеля Ивана) с дочерью Ольгой, гимназисткой лет 17-ти, печатники „Голоса России“ — Левашов и Михаил Михайлович Карпов.

Дверь квартиры отворила Анна Александровна Фелицына. Все названные ужинали, запивая водкой. Стол был накрыт в комнате Калинникова. Порция от всех яств уносилась в комнату Ивана Солоневича для угощения приставленного к нему охранника.

Иван Лукьянович сидел, как мрачный демон, и производил впечатление ненормального или страшно пьяного. По его словам, он абсолютно лишился аппетита. Ел он только по принуждению хозяйки.

Очень много говорили о положении в Советском Союзе, судебных процессах над партийными руководителями. На чей-то вопрос: ‘Неужели Бухарин и компания действительно признаются в таких преступлениях?’ — Иван Солоневич ответил: „Я не сомневаюсь, что их пытали, а больше всего, что их отравляли ослабляющими силу воли ядами. Я сам с братом Борисом и Юрой испытал действие это яда в ГПУ, когда нам паяли связь с немцами и шпионаж в их пользу. Физиологические признаки этого неизвестного нам яда таковы: апатия, неимоверная потеря силы воли, полная физическая слабость, даже ‘недержание’, которое при скудном питании меня гоняло 8–10 раз в ночь в уборную. Но процесс Бухарина — начало конца советчины“.

По словам Левашова, после взрыва тираж „Голоса России“ вырос с 8 до 10 тысяч экземпляров. Болгарский синод (по предложению митрополита Стефана) собирается издать книгу „Россия в концлагере“».

Дальнейшее пребывание в Болгарии грозило Солоневичам новыми бедами. Полиция не исключала повторения покушений. Висело на волоске издание «Голоса России» — постоянного источника неприятностей для болгарских властей. В кризисных условиях очень помог Левашов, взявший все заботы по газете на себя.

Единственной страной, проявившей интерес к судьбе Солоневичей, была Германия. Консульство с готовностью отозвалось на обращение к ним по поводу виз. Гибель Тамары словно сняла с них все прежние подозрения в связях с НКВД. Иван и Юрий решили, что лучшего варианта им не найти: в рейхе положен конец коммунистическому разгулу и безнаказанности. Оттуда можно будет руководить газетой. Левашов доказал, что человек он ответственный и надёжный, не подведёт. Там можно будет продолжить — решительно и бескомпромиссно — борьбу с большевизмом, как они обещали над телом Тамары…

Отец и сын Солоневичи вылетели в Германию 19 марта 1938 года. Их отъезд был обставлен повышенными мерами безопасности, о нём знали только два-три лица из близкого окружения. Для резидента «Максима» их бегство из Болгарии не осталось незамеченным. В тот же день он сообщил в Москву о содействии немецкого посольства «эвакуации „спортсменов“». Лишь некоторое время спустя в 91-м номере «Голоса России» появилось короткое сообщение о том, что Солоневичи находятся в немецком санатории. Конкретное место, разумеется, указано не было.

После тщательного обследования врачи предупредили Ивана: «Вы на грани нервного срыва». В соответствии с диагнозом заставили его пунктуально выполнять лечебно-профилактические процедуры: приём лекарств, ежедневные спортивно-физические нагрузки, массаж, моционы по живописным дорожкам.

Вместо нансеновских документов отец и сын получили, по выражению Ивана, «фальшивые немецкие паспорта». Сотрудники службы безопасности рейха настаивали на сохранении Солоневичами полной анонимности их нахождения в санатории, требовали ведения переписки только через специально прикреплённого агента-охранника. Немцы, как и болгары, считали, что покушение на Солоневичей может повториться.