Сталин и Гитлер - Ричард Овери Страница 80

Советские образцовые города скорее были индустриальными, чем имперскими центрами. «Жемчужиной» в архитектурной короне нового коммунистического порядка должен был стать город Магнитогорск, расползавшийся во все стороны новый район с тяжелой промышленностью и домами для рабочих, построенными на богатой железом земле вблизи южной оконечности Уральских гор, на склонах Магнитной горы. Именно здесь в 1929 году режим решил воздвигнуть монумент нового, революционного государства, который десять лет спустя стал домом для 200 000 человек и местоположением крупнейшего объединенного промышленного комплекса в Советском Союзе. Новый город имел огромное значение ввиду стремительного промышленного и урбанистического развития, связанного с пятилетним планом. Его конечной целью было, согласно бюллетеню строительного агентства, занятого строительством городов, изданному в 1930 году, «внедрение нового, социалистического образа жизни»⁵⁰. Наряду с созданием промышленных регионов и районов с добывающей промышленностью планировалось строить «социалистический город» с огромными парками и плотными зелеными поясами, которые должны были защищать население от постоянных облаков смога и дыма, висевших над всей территорией. Вместо опрятных сельских домов с участками, построенными в Вольфсбурге для квалифицированных рабочих завода «Фольксваген», квалифицированные рабочие и служащие Магнитогорска должны были жить в огромных жилых «суперблоках» – микрорайонах, каждый из которых вмещал более 8000 человек. Все жильцы вместе готовили еду, ели и мылись, чтобы позволить женщинам заниматься более производительным трудом, а не выполнять тяжелую нудную работу; их дети воспитывались в общих детских яслях, в свободное время они ходили в гости, в кино и занимались спортом⁵¹.

Первый суперблок построили в 1933 году, ориентируясь на проект известного немецкого архитектора Эрнста Мая. Недостаток сантехнического оборудования усугубился неспособностью установить канализационную систему, и первые жильцы были вынуждены выдерживать температуры, опускавшиеся до 40 градусов, чтобы добежать до временных деревянных будок на улице, которые служили туалетом для тысяч людей⁵². Второй блок был завершен в 1937 году, но он был построен с такими дефектами, что его нельзя было заселять. Большая часть из 200 000 человек, собранных в мрачные, опасные для жизни районы вокруг заводов, жили в одноэтажных деревянных бараках, палатках или землянках. Планированию городов, необходимость в которых возникала в связи с требованиями момента, уделялось мало внимания, поэтому результат сооружения таких объектов мало чем отличался от импровизированных промышленных поселков первой волны индустриализации царских времен. Единственная благополучная область застройки находилась в березовых лесах, где были построены отдельные бунгало и более обширные виллы для американских инженеров, приглашенных для того, чтобы они помогли построить сталеплавильный завод. После отбытия американцев в 1932 году поселок был отдан местной элите, состоящей из управленцев и партийных боссов, наслаждавшихся стилем жизни и материальными привилегиями, совершенно недоступными для пролетарских масс. Мечта о «социалистическом городе» не была материализована. Только 15 % населения этих районов имели счастье проживать в домах из кирпича. На снимках, запечатлевших условия жизни рабочих, видны переполненные деревянные общежития с длинными обеденными столами на стоящих рядами деревянных козлах, условия, практически не отличающиеся от тех, что были в 1932 году в трудовых лагерях НКВД за чертой этих городков. Это был «коллективизм» по определению, т. е. вынужденный⁵³.

Но, вопреки неудачной попытке построения образцового города, Советский Союз преуспел в создании нового, урбанистического общества. Утопические устремления 1920-х годов открыли дорогу суровой реальности промышленного строительства, но даже в более приземленной сущности диктата сталинского плана сохранялось сугубо утопическое ядро. Предполагалось, что новые города станут центрами пролетарской культуры и партийной власти; вместо королевских дворцов были сооружены дворцы труда; церкви уничтожались, чтобы освободить пространство для партийных зданий; по всем городам Советского Союза открывались школы и больницы, часто это происходило в примитивных деревянных сараях и импровизированных залах. Национал-социалистическая программа также была нацелена на утверждение особого чувства общности, но на базе единого самосознания расового наследия и имперского будущего. Национал-социалистическая модель городов была насыщена воинственными зданиями и политическими монументами, чтобы превзойти в своей мощи общественные здания менее героического буржуазного прошлого. В обеих диктатурах города стали главным физическим воплощением идеи нового общества.

* * *

Полная утопичность социальных взглядов обеих диктатур самоочевидна. Подобно идеальному городу Томаса Мора, обе системы стремились к совершенному обществу, понуждая своих граждан бороться против несовершенной действительности. Старый порядок должен был перерасти в результате преобразующих усилий режима в новый порядок, при котором эгоизм прошлого и будущего исчезнет, оставив место коллективистскому «мы». Совершенный мир должен был быть построен ценой отказа от настоящего. «Государство должно действовать, – писал Гитлер, – как страж тысячелетнего будущего, перед лицом которого все желания и эгоистические стремления отдельных людей покажутся ничтожными и должны будут подчиниться»⁵⁴. Социалистический проект при Сталине строился на идее борьбы против пережитков классового эгоизма и конечного триумфа золотой эры коммунистического коллективизма. Сам марксизм, при всем его отрицании утопического мышления, имел в качестве своей главной цели создание идеального общества, которое придет в результате преобразующих усилий революционной борьбы.

Обе системы стремились к идеальному обществу, представление о котором, однако, у них было различно, но их объединила сходная цель – построение бесклассового общества. И это совпадение целей было не случайным. И Сталин, и Гитлер были продуктом мощной волны послевоенных антибуржуазных сентиментов, обвинявших довоенную «буржуазную эпоху» главным образом за создание общества, расколотого на классы. Сталин, являясь прилежным учеником Маркса, ненавидел буржуазию как олицетворение репрессивных сил общества; ему были также глубоко и по-настоящему чужды буржуазные ценности, которые он считал претенциозными и нечестными. Антибуржуазная риторика Гитлера в 1920-х годах, которая часто рассматривалась как досужие разговоры за кружкой пива, постепенно сошла на нет, по мере того как партия становилась более респектабельной и обретала реальные возможности. И это принижает ту степень, в которой Гитлер и большая часть национал-социалистического движения видели себя наследниками буржуазного этапа истории. В своей «Mein Kampf» Гитлер призывал молодых немцев «стать последними свидетелями тотального падения буржуазного порядка»⁵⁵. На протяжении всех 1920-х и 1930-х годов враждебность по отношению к буржуазии прошла красной нитью по всем речам и сочинениям Гитлера. В разговоре с Отто Вагнером, основным экономическим экспертом партии в 1932 году, он заметил, что деловая буржуазия «не знает ничего, кроме своей прибыли». «Отечество для них – просто слово». На партийном съезде в 1936 году он заявил верным членам партии, что Германии нужны «люди с твердой решительностью, а не мелкобуржуазные слабаки»⁵⁶. Он втайне аплодировал советскому коммунизму за то, что тот избавился от российской буржуазии, которая была «бесполезна для человечества». Перед концом Третьего рейха, в январе 1945 года, он заявил присутствующим: «Эпоха буржуазии подошла к концу и никогда не вернется»⁵⁷.