Мария Башкирцева. Дневник - Мария Башкирцева Страница 80

Мы были у гадалки, донны Стефаны. Она начала с того, что карты знают только прошедшее и только ближайшее будущее, которое непосредственно примыкает к настоящему моменту.

– У вас будет много, очень много неприятностей. Вы страдаете… В вашей душе хаос и смятение. Вас преследует мысль об одном молодом человеке; вы почти любите его. Он причинял вам много огорчений, причиняет их и теперь и будет еще причинять, но все же вы любите его. Он также любит вас, но его окружают дурные люди, которые дают ему дурные советы. Особенно много зла причинил вам один из этих людей – человек небольшого роста. Впрочем, теперь между ними холодные отношения… Все свое время этот молодой человек проводит с каким-то стариком. О! Вы артистка, вы пишете картины, вы музыкантша. У вас в руках невероятная ловкость. Вот как! У вас сильно играет воображение… Вы уже три раза воображали себе, будто любите (а может быть, вы будете любить три раза). Но, повторяю, ваше сердце не принимает в этом участия, вы переживаете это только головой. Вы одержите много побед и будете жить больше девяноста лет. У вас счастливая рука, вы созданы для счастья и восторжествуете над всем, но удовлетворение в любви вы найдете только после того, как удовлетворено будет ваше самолюбие.

Все это она говорила, разглядывая то руку, то карты. Все, что она мне сказала, верно… Все это общие места.

Не знаю почему, но я волновалась, слушая гадалку. Я волнуюсь еще и теперь, у своих поставщиков, которые меня изводят. Это предсказание все время сердило меня, и это ее решительное «нет» леденит кровь в моих жилах, как все, что кажется неизбежным.

В пятницу, 18 февраля 1876 года, я была на балу в Капитолии и беседовала с А. Он рассказывал мне об Л., которого я в то время не знала. В понедельник, 21 февраля, А. нанес мне визит. В пятницу, 10 марта 1877 года, я встретила А. в Неаполе. В понедельник, 12 февраля 1877 года, я дошла до Канчелло. В пятницу, 16 марта, я получила первое письмо. В пятницу, 6 апреля, я говорила с королем. В понедельник, 23 апреля, я получила последнюю записку от А. В пятницу, 15 июня, я узнала о его приезде в Ниццу и хотела переодеться, чтобы видеть его, не будучи им узнанной.

Я скучаю. По совету мамы я написала художнику Гордиджани.

Я не могу не думать о ком-либо. И хотя я отношусь безразлично к А., но пусть он займет тот уголок моих мыслей, который предназначен для этой стороны жизни…

Почему некоторые имена поражают нас? Слышишь какое-нибудь незнакомое имя. Оно странно звучит в твоих ушах. Потом часто вспоминаешь о нем без всякого повода, просто так.

На том балу в Капитолии А. ведь рассказывал мне о многих, называл мне всех мужчин, которые там были, а я почему-то обратила внимание только на Л.

Это имя всегда производило на меня сильное впечатление.

На том же балу А. прошел со мной мимо Л. и указал мне на него: вот Л., вы его знаете?

– Ваш Л. слишком некрасив для того, чтобы я его знала.

13 июля

Мы продолжаем осматривать отели. Между прочим мы посетили отель герцогини Риарио Сфорца, урожденной Беррие. Гербы ее предков, пап и кардиналов, ослепили меня, очаровали. Я отвлеклась от них только для того, чтобы заглянуть в ламартиновский «Жоселэн». Но когда я наткнулась на то место, где Жоселэн снова встречается с Лорансой, я не могла оторваться и прочла целых три страницы. При чтении этой сцены на меня нахлынула целая волна мыслей.

Я сама не знаю, о чем я думала! Только наверное не об А. Скорее всего я думала о Риме, о нашем мрачном балконе, о дожде, об Антонелли, который как-то раз вечером убежал с концерта, спасаясь от моих придирок. Впрочем, нет, и не об этом я думала, потому что я не любила бы, если бы была любима. Так о чем же я думала? Нет, г-н де Ламартин! Нехорошо сочинять такие книги, как «Жоселэн». От чтения этих чудесно описанных душевных страданий у некоторых честных людей глаза наполняются слезами, а сердца обливаются кровью, хотя самому г-ну Ламартину, быть может, все это и ничего не стоило…

Розали встретила сегодня вечером курьера прусского короля. Этот курьер часто приносил нам весточки и букеты от графа Денгофа. Розали говорила с ним о графе Денгофе и о г-не де Л. Об обоих шла молва, будто они умирают от любви ко мне, и прислуга спорила насчет того, у кого из них больше шансов.

15 июля

Вчера я начала рисовать. Моя мастерская готова.

Мы пошли на «Маделэн», чтобы видеть наших львиц-щеголих, но в этом отношении я была обманута. Я надела белое бумажное платье, стянутое в талии египетским поясом, белые кожаные ботинки, тонкую соломенную шляпу с белым креповым шарфом. В руках у меня был букет ландышей и большой белый, очень плоский зонтик. Проще и выдумать трудно.

А выставка! Но не будем преждевременно мучить себя.

Целый день я рассматривала чудеса античных высокохудожественных вышивок. Я видела платья – настоящие буколические или рыцарские поэмы! Я видела образцы роскоши и великолепия, каких и не подозревала. И это была роскошь настоящего beau monde’a, а не полусвета.

Да, все это прекрасно, но мне оно теперь ни к чему не послужит.

Как только нам понравится какой-нибудь наш поступок, мы тотчас же говорим: я буду это делать всегда!

Говорят: я буду всегда это любить, потому что надеюсь, что это всегда будет доставлять мне удовольствие. Но как только является что-нибудь другое, что кажется нам более желанным, – все прежнее исчезает; и желание, и обещания, и клятвы…

Я боюсь этих ужасных парадоксов. Но, быть может, это не парадоксы, а величие истины? Кто знает?

15 июля

Я скучаю до такой степени, что мне хочется умереть. Я скучаю так, что мне кажется, ничто в мире не может ни развлечь меня, ни заинтересовать. Я ничего не желаю, ничего мне не нужно! Впрочем, я хотела бы утратить чувство стыда при мысли о возможности полного уподобления животному. Хотелось бы ничего не делать, не думать, жить, как растение, без угрызений совести.

Чтение, рисование, музыка – тоска, тоска, тоска! Вне этих занятий и развлечений надо иметь что-нибудь живое, а я скучаю. Я скучаю не потому, что я взрослая девушка, которой пора замуж, – нет, вы оказали бы мне слишком много чести, думая так. Я скучаю, потому что жизнь моя сложилась не так, как следует, и потому, что я скучаю!

Париж убивает меня! Это сущий кафе-ресторан, хорошая гостиница, базар. Надо надеяться, что с наступлением зимы, оперы, гуляний я примирюсь с ним.

18 июля

Одно только слово «Италия» приводит меня в такой трепет, как никакое другое имя, ничье присутствие. О! Когда же я туда поеду!

Мне было бы досадно, если бы мои восклицания приняли за аффектацию.

Не знаю, почему мне кажется, что мне не верят, и тогда я уверяю, я клянусь, а это и неприятно, и глупо.

Видите ли, я хочу перемениться, хочу писать очень просто, и я боюсь, чтобы, сравнивая все это с моими прошлыми восторгами, меня не перестали понимать.