Конец игры. Биография Роберта Фишера - Фрэнк Брейди Страница 8

Нигро, опытный шахматист почти мастерского уровня, почувствовал потенциал мальчика, и, понимая, что у него нет отца, занял в его отношении менторскую позицию. Он стал для Бобби учителем и приглашал его по воскресеньям к себе домой, где ему составлял компанию его сын Томми, который был чуть моложе Бобби, но играл сильнее. Томми не имел ничего против игры в шахматы с Бобби, но слушать лекции отца желанием не горел. В дни шахматных уроков Нигро значительно увеличивал содержание сыну, если тот проявлял усидчивость при изучении премудростей шахматной тактики.

Как только Бобби освоил основы шахмат, Нигро перешел к изложению возможных способов ведения начальной стадии партии, известной под названием дебют, первые ходы которого могут определить результат партии или сильно на него повлиять. Эти начальные ходы и «варианты» следуют по проторенным путям, освященным вековым опытом, и шахматистам, желающим усилить свою игру, нужно стараться их понять и запомнить. Поскольку таких вариантов неисчислимое множество, для большинства игроков трудно освоить даже маленькую их часть. Например, после того, как игроки сделали по ходу, возможно 400 разных позиций, а после двух ходов таких позиций уже 72.084 — не все, впрочем, хорошие. Но Бобби с энергией приступил к решению устрашающей задачи по изучению основных продолжений. Вспоминая упорные штудии того времени, он говорил: «М-р Нигро был, вероятно, не самым сильным шахматистом в мире, но он был очень хорошим учителем. Встреча с ним оказалась, возможно, решающим фактором в моем продвижении вперед».

У Нигро не было проблем с обучением Бобби. Мальчик сгорал от нетерпения в ожидании очередного еженедельного урока и довольно скоро начал обыгрывать Томми. «Я посещал дом м-ра Нигро по субботам, — писал впоследствии Бобби, — а также встречался с ним по пятницам в клубе. Моя мама часто дежурила по выходным на работе в качестве сиделки, и с радостью меня отпускала [в дом м-ра Нигро]».

В 1952 году, когда ему еще не исполнилось девяти лет, Бобби впервые сыграл в соревновательные шахматы. Группа, состоящая из протеже Нигро, победила в первом матче со счетом 5:3; счет второго матча потерян и забыт. Бобби выиграл свою первую партию и свел вничью вторую против 10-летнего Раймонда Суссмана, сына дантиста, д-ра Харольда Суссмана, национального мастера из Бруклина. Д-р Суссман также был фотографом-любителем и сделал несколько фотографий Бобби, ставших каноническими годы спустя. Кроме того, Суссман стал дантистом и для Бобби. «Зубастый малый», — вспоминал Суссман.

Тем летом и осенью Бобби много играл с 70-летним кузеном деда Якобом Шонбергом, жившим в Бруклине. Регина брала сына с собой, когда ухаживала за Шонбергом, и Бобби играл с сидевшим в постели старым человеком. Годы спустя Бобби уже не мог вспомнить, в какую силу тот играл, и сколько партий они сыграли между собой, но даже по изменению интонации было понятно, что общение с Шонбергом ему запомнилось, и не столько партиями, сколько общением с родственником, хотя бы и дальним. Такие семейные встречи были обрядом, слишком редким в жизни Бобби.

Кармайн Нигро был профессиональным музыкантом и учил музыке различных стилей. Поскольку Бобби словно губка впитывал в себя все тонкости шахмат, Нигро попытался пробудить в нем интерес к музыке, и так как у Бобби не было пианино, Нигро стал давать ему уроки игры на аккордеоне, снабдив мальчика довольно потрепанным «12-басовым» инструментом, чтобы он мог практиковаться дома. Вскоре Бобби уже исполнял «Beer Barrel Polka» и другие мелодии, и почувствовал себя достаточно опытным, чтобы выступить на нескольких школьных концертах. Через год, впрочем, он заключил, что количество времени, затрачиваемое им на изучение игры на аккордеоне, мешает шахматным занятиям. «Я достиг неплохих успехов, — вспоминал Бобби, — но шахматы меня привлекали больше и аккордеон получил отставку».

До того, как ему исполнилось десять лет, время Бобби проводил довольно однообразно: каждую пятницу вечером он посещал Бруклинский шахматный клуб, Регина сидела где-то поблизости, читая книгу или делая домашнее задание, полученное в школе медсестер. В субботу утром Нигро забирал его в машину и — если Томми Нигро не хотел играть, что было чаще — отвозил Бобби в Вашингтон-сквер-парк в районе Гринвич-виллидж, где мальчик мог найти себе партнеров и поиграть за столиком на свежем воздухе. Нигро видел перед собой и другую задачу: поначалу Бобби долго думал над ходами, что не нравилось его взрослым соперникам в парке. Нигро понимал, что их терпение небезгранично, и потому он поработал над ускорением его игры, а, стало быть, и мышления.

Чтобы стать соперником, с которым нужно считаться, после школы Бобби проводил многие часы в библиотеке на Гранд-Арми-Плаза, поглощая все книги на шахматные темы, имеющиеся на ее полках. Он стал ярым завсегдатаем библиотеки, и выказывал такую настойчивость в изучении книжной премудрости, что его фотография за чтением книги появилась в библиотечном бюллетене за 1952 год с подписью, в которой указывалась его фамилия. Так впервые фотография Бобби появилась в печати. Через несколько месяцев он обнаружил, что может следовать течению партий с помощью диаграмм без доски. Если варианты были слишком сложными или длинными, он брал книгу домой, расставлял на доске фигуры и разыгрывал партии мастеров прошлого, пытаясь понять и запомнить, как они выигрывали — или проигрывали.

Бобби читал шахматные книги и за едой, и в постели. Он ставил доску на стул рядом с кроватью и последнее, что он делал перед тем, как уснуть, и первое сразу после пробуждения, был взгляд на интересующую его позицию. Так много сэндвичей с арахисовым маслом, чашек молока с хлопьями, тарелок спагетти были съедены Бобби во время разыгрывания и анализа партий, что крошки и остатки еды буквально въелись в зубцы башен его ладей, надкрестья королей, короны ферзей и складки митр слонов. И эти остатки никогда оттуда не вычищались. Годы спустя, когда собиратель шахмат, заполучивший этот замусоренный комплект, вычистил его, реакция Бобби оказалась предсказуемо негодующей: «Вы его испортили!»

Он не оставлял шахмат, даже когда принимал ванну. У Фишеров не было душа, только ванна, и заставить Бобби, как и многих его сверстников, принимать ванну хотя бы раз в неделю удавалось лишь с немалыми трудами. Регина — и это стало ритуалом — каждое воскресенье вечером наливала ему ванну, в которую его приходилось относить едва ли не на руках. Когда он оказывался в воде, Регина укладывала дверцу от сломанного шкафа поперек ванны, словно поднос, и затем приносила шахматы, чашку молока и ту книгу, которую Бобби изучал, помогая ему всё это расставить на доске. Бобби иногда не вылезал из воды часами, если его увлекала партия кого-то из великих игроков прошлого, и выбирался он из нее, красный как рак, лишь по настоянию Регины.

Шахматы можно изучать практически где угодно, и Бобби редко можно было увидеть без доски. Одним вечером рассерженная Регина легонько стукнула своего 9-летнего сына по голове голой ногой: «Давай, вылезай из ванной!»

Нейроны мозга Бобби, казалось, напитывались пониманием того, что может и что не по силам каждой из фигур в самых разных позициях, запоминая информацию для будущего использования. Она сохранялась в памяти, в глубинах того раздела мозга, который отвечает за абстрактное мышление: информация о пешках и полях, выгодных для размещения этих пешек, взвешивалась и лишнее отбрасывалось — всё происходило в нужном ритме и синхронизировалось. Изучая партии мастеров прошлого и настоящего, Бобби учился у всех: интуитивному комбинированию — у Рудольфа Шпильмана; накоплению маленьких преимуществ — у Вильгельма Стейница; почти мистической технике — у Хосе Рауля Капабланки, стремящегося уклоняться от осложнений; глубокому и красивому погружению в бездну неизвестности — у Александра Алехина. Как сказал о нем один мастер: «Бобби, в сущности, вдыхал шахматную литературу. Он помнил всё, и это становилось его частью». Мальчик — и затем мужчина — видел перед собой одну главную познавательную цель, хотя и никогда не выраженную им явно — Он хотел понимать.