Дафна - Жюстин Пикарди Страница 8

Хэмпстед, январь

Я стараюсь. Я очень стараюсь, должна приложить максимум усилий. Я пытаюсь, хотя пока и не слишком успешно, написать план того, что в будущем, возможно, станет моей докторской диссертацией на тему воображаемых миров, созданных детьми семейства Бронте. И особое внимание будет уделено влиянию Брэнуэлла на Эмили и Шарлотту. А если это не так, если это всего лишь мое предположение, догадка и надо все начинать сначала?

— Может быть, ты чересчур стараешься? — замечает мой муж, как раз сейчас просунув голову в дверь моего кабинета и обнаружив меня сгорбившейся с несчастным видом за компьютером.

Ему легко говорить, что я чересчур стараюсь, — ведь ему-то такие вещи даются гораздо легче. Он без особых усилий стал успешным лектором, читая курс английской литературы, но подобное высказывание он бы не одобрил. Сказал бы: «„Без особых усилий“ — это клише. Ничто не дается без усилий». Полагаю, что быть женатым на мне тоже требует немалых усилий.

Прекрати, сейчас же прекрати этот скулеж, перестань жалеть себя. Ненавижу в себе это. Вот почему мысли мои все время перескакивают с Брэнуэлла на Дафну Дюморье: мне нравится в ней полное отсутствие всякого нытья, ее безжалостный, лишенный сантиментов взгляд на мир. У Эмили Бронте тоже присутствует эта черта: в «Грозовом перевале» все ужасно друг к другу относятся. И ничего тут не изменишь, это как погода.

Мне хотелось бы найти способ как-то подключить Дафну к своей диссертации — ведь именно она в первую очередь заинтересовала меня Брэнуэллом. В подростковом возрасте я прямо-таки проглотила ее романы, затем прочитала ее биографию Брэнуэлла, одну из менее известных книг Дафны с чудесным готическим названием «Инфернальный мир Брэнуэлла Бронте». Но мой университетский руководитель уже высказался по этому поводу.

— Дафна Дюморье? — спросил он при нашей последней встрече, сморщив нос, словно от одного упоминания ее имени в комнате скверно запахло. — Но ведь она, без сомнения, слишком незначительная фигура в литературе двадцатого века, чтобы заслуживать серьезного научного интереса. Популярная, конечно, но уж точно не отмеченная большими художественными достоинствами. Писатель она совершенно не оригинальный, так что едва ли вы сумеете утвердить такую тему научного исследования. «Ребекка» — это всего лишь неглубокая мелодраматическая переделка «Джейн Эйр», заслуживающая, скорее, обвинения в плагиате, чем восхвалений…

Тон моего мужа столь же осуждающий, хотя я не думаю, что он когда-нибудь читал «Ребекку», а теперь и тем более не прочтет — слишком занят: дописывает работу о Генри Джеймсе. Поймите меня правильно: я по-настоящему восхищаюсь Джеймсом, тут нет никаких сомнений, но я никогда не читала его романов ночь напролет, чтобы добраться до конца, ну, может быть, только «Поворот винта», о котором Пол говорит: «Здесь Джеймс беззастенчиво пытается потрафить публике», словно я должна стыдиться того, что увлечена этой историей. Так уж случилось, что я никогда не была одержима идеей продолжения «Золотой чаши» [9], любимого романа Пола, зато мне всегда хотелось знать, что было дальше с героями «Ребекки». Что произошло с миссис Дэнверс? Погибла ли она в пламени, которое поглотило Мэндерли? Да и миссис ли Дэнверс в действительности подожгла дом? А не сделал ли это призрак Ребекки, убитой своим мужем и погребенной затем в водной могиле в лодке под названием «Je Reviens» [10], откуда она вернулась на сушу, восстав из мертвых, переполненная яростью мщения?

Иногда мне кажется непостижимым, что я жена своего мужа, что Пол предпочел меня всем остальным, словно я все это подстроила, действуя по заранее обдуманному плану. Да не было ничего такого. Свадьба состоялась менее полугода назад, в конце прошлого лета, очень негромкое событие для местного бюро регистраций. Я была так счастлива в тот день, что голова шла кругом. Нас было только двое: он сказал, что не хочет присутствия кого-то еще, я — это все, что ему нужно, поэтому свидетелями стали незнакомые люди — пожилая пара, сидевшая на скамейке у бюро регистрации браков, когда мы подъехали. На мне было белое хлопчатобумажное летнее платье и туфли-лодочки голубино-серого цвета. В руках я держала букетик роз, перевязанный принадлежавшей когда-то моей матери лентой цвета синих незабудок. Выходя из бюро, мы прошли мимо куда большей свадебной процессии, и я слышала, как один из гостей сказал: «Какой застенчивый вид у этой юной невесты…» Я покраснела, потому что так оно и было: я выглядела застенчивой и казалась девчонкой рядом с Полом, намного более уверенным в себе, чем я. Когда мы познакомились, я еще была студенткой — не его студенткой, спешу добавить, он никогда не позволил бы себе подобной банальности; я снимала жилье у его друга, когда училась на последнем курсе в Кембридже, а Пол занимался тогда (как и сейчас) наукой в Лондоне. Так или иначе, мы познакомились в доме друга Пола немногим более года назад. Я жила там на чердаке, под самой крышей, а Пол приехал погостить на недельку в декабре — тогда он проводил какое-то исследование в университетской библиотеке: изучал переписку Генри Джеймса.

У нас зашел разговор — не о Дафне Дюморье: к тому времени я научилась не упоминать ее имя в Кембридже, где ее творчество не считают достойным изучения в курсе английской литературы, — а о чем-то ином. Я сидела одна на кухне, когда Пол вернулся из библиотеки. В доме никого не было: его хозяин Гарри уехал на несколько дней. Пол, казалось, не обратил на меня особого внимания при нашей первой встрече прошлым вечером, но теперь внимательно разглядывал, пока я наполняла чайник, чтобы приготовить нам по чашке чая.

— Полагаю, вам не доводилось слышать о Джордже Дюморье? — спросил он, вопросительно подняв бровь.

— Напротив, мне знакомо это имя, — сказала я, что было правдой: Джордж приходился дедом Дафне, и я прочла все, написанное ею о нем, но не сказала об этом Полу. — Он был удивительной личностью — художником, книжным иллюстратором, а романы стал писать очень поздно, но «Трильби» стал бестселлером по ту сторону Атлантики. И это, как мне всегда казалось, тяжело переживал Генри Джеймс, один из ближайших друзей Джорджа, которому никогда не было суждено добиться подобного финансового успеха.

— Сказано в самую точку! — воскликнул Пол; правда, я не была вполне уверена, иронизирует он или нет. — Большинство людей ошибаются, считая его всего лишь дедушкой Дафны Дюморье, но это явное желание принизить роль Джорджа и его литературного кружка. Попробуйте угадать, на что я только что натолкнулся в университетской библиотеке? — Ответа он не ждал, но я знала: он хочет, чтобы я его слушала; это у меня хорошо получается. — Я раскопал пару весьма интригующих писем Генри Джеймса, которые проливают свет на его отношения с Джорджем Дюморье. Оказывается, Джеймс дружил также и с Дж. М. Барри, который, без сомнения, написал «Питера Пэна» для одного из пятерых мальчишек Ллуэлин-Дэвис — внуков Джорджа. Может быть, вы слышали, что Барри стал опекуном мальчиков, после того как они осиротели?