Семнадцать лет в советских лагерях - Андре Сенторенс Страница 8

Валериан Довгалевский. Национальная библиотека Норвегии

Григорий Беседовский после бегства из советского полпредства. Фото из журнала «Иллюстрированная Россия». Париж, 12 октября 1929

Но если в полпредстве не говорили о деле Беседовского, то в Кремле его, несомненно, должны были обсуждать. Так, однажды из Москвы пришел приказ немедленно отправить в СССР второго секретаря полпредства Гельфанда, начальника шифровального отдела Топашевского, первого секретаря консульства и нескольких сотрудников советского торгпредства, в том числе и Трефилова. Я категорически отказалась уезжать, не попрощавшись со своей семьей, и Валериан Довгалевский разрешил отложить наш отъезд.

Я не разошлась с Алексеем, и это означало, что мне надо было смириться с мыслью о том, что, уезжая в Россию, я отправляюсь в ссылку. У меня не было серьезных причин порывать с Трефиловым, если не считать его несколько странного характера, который мне так и не удалось до конца понять. Он был хорошим и внимательным спутником жизни. И потом я поклялась мэру следовать за своим мужем, а еще я помнила, что Алексей, прежде чем просить моей руки, предупредил меня о возможном переезде в СССР. Несмотря на смутное беспокойство, мне казалось, я не имею права отказаться от своих обязательств. Ах! Если бы Валериан Довгалевский или его жена, или Наталья проявили мужество и честно сказали, что меня ожидает, может быть, я поступила бы по-другому. Но эти люди слишком долго прожили в страхе и не могли довериться постороннему.

Наш сын Жорж вернулся из Оша от моей сестры, и это отвлекло меня от мрачных мыслей. Однако вскоре серьезные события вновь захватили наше внимание, не давая сосредоточиться на собственных проблемах. В январе 1930 года Париж внезапно взорвался от негодования в связи с похищением Кутепова ^[19] – русского генерала в изгнании и издателя журнала для антисоветски настроенных соотечественников. В похищении подозревали сотрудников ГПУ из полпредства. Ходили слухи о том, что они убили Кутепова и сожгли его труп в котельной. Должна сказать, в то время на рю Гренель я не замечала ничего необычного, и если несчастного Кутепова туда действительно привезли, то это было сделано тайно.

Андре Сенторенс с сестрой Жанной и маленьким Жоржем. Париж, 30 июня 1928. Из архива Жерара Посьелло

Наш отъезд в Москву был уже бесповоротно назначен на 25 февраля в 23.50, но 23 февраля полпреда предупредили о возможной манифестации перед входом в его резиденцию. Довгалевский приказал всем оставаться на своих местах и быть готовыми погасить свет к десяти часам вечера. Когда мы с сестрой ложились спать, мы полагали, что все обойдется, однако в два часа ночи нас разбудили крики манифестантов, раздававшиеся под окнами: «Советские убийцы – вон!» Выходя из квартиры, я столкнулась с Чишковым, сотрудником секретного отдела, приехавшим на смену Ершову, отозванному в Москву после бегства Беседовского. Закрыв лицо руками, он издавал жалобные стоны или принимался жестикулировать как сумасшедший.

Напуганная этими манифестациями, смысл которых был ей непонятен, Жанна 24 февраля отправилась обратно в Ош. Опасаясь за нашего ребенка, она попросила у Алексея разрешение взять Жоржа с собой, но он отказал ей, заявив, что, пока он жив, его жена и сын не будут ни в чем нуждаться. Если он был искренен в тот момент, то только это его и оправдывает. Автомобиль должен был отвезти Жанну на Аустерлицкий вокзал. Целуя сестру на прощание, я не предполагала, что пройдет целых двадцать шесть лет – и каких лет! – прежде чем мы увидимся вновь.

День 25 февраля я полностью посвятила тому, чтобы в последний раз прогуляться по Парижу, но это была вовсе не прощальная прогулка – я верила, что скоро приеду во Францию в отпуск. Я сказала «до свидания», а не «прощай» всем, кого любила. С большим удовольствием мы с Алексеем прошлись по магазинам, в которых он купил много вещей и продуктов, будто мы отправлялись в самое сердце Африки. Лишь он один понимал, насколько это важно…

Пока я прощалась с Довгалевским, перед входом в полпредство началась новая крупная демонстрация. Она продолжалась до восьми часов вечера, и, чтобы расчистить рю Гренель, потребовалось вмешательство пожарных. Валериан Довгалевский сказал, что очень огорчен тем, что подобные инциденты происходят накануне моего отъезда. Я уже знала, что в Москве сложности с квартирами, и обратилась к полпреду с просьбой гарантировать мне приличное проживание. Он выдал мне документ, подтверждавший, что я имею право на приемлемое жилье. Когда я уже собиралась уходить, Довгалевский взял мои руки в свои и взволнованно произнес: «Бедная вы моя…» Догадывалась ли я, что его излишняя скрытность обернется для меня тюрьмой… Если бы он узнал перед смертью, что со мной случилось, не сомневаюсь, что, как порядочный человек, он испытал бы угрызения совести. Но судьба распорядилась так, что я покидала полпредство в тот момент, когда на улице бушевала возмущенная толпа. На лицах стоявших рядом со мной русских застыло еще незнакомое мне тогда выражение, которое я позже буду часто замечать в России, – выражение страха. Опасаясь актов насилия со стороны парижан, никто из персонала полпредства не осмелился проводить меня до Северного вокзала. В 22.30 я вышла одна, с сыном на руках. Напуганный Алексей отправился на вокзал заранее, будучи уверенным, что там его в случае необходимости защитят.

Страница рукописи книги А. Сенторенс, глава 2

Когда поезд тронулся, я почувствовала, как в моей груди образовалась пустота. Мне было двадцать три года. Когда я вернусь в Париж, мне будет уже пятьдесят.