Жизнь двенадцати царей. Быт и нравы высочайшего двора - Иван Брыкин Страница 8

Пищу Елизавета Петровна вкушала простую и ела помногу: на масленицу зараз съедала дюжины две блинов – со сметаной, творогом, осетриной и икрой. А ещё ей подавали буженину, кулебяку, кашу гречневую, щи пожирнее, сало копчёное – к жирной пище Елизавета Петровна слабость имела и через это в зрелые года телесно раздалась, хотя в молодости была стройна и фигуру имела столь соразмерную, что на машкерадах мужчиной наряжалась, чтобы формы свои напоказ выставить.

В обиходе была она беспорядочна и неряшлива, за что ещё Екатерина Алексеевна, матушка её, нередко Елизавету Петровну бранила. В комнатах Елизаветы Петровны вечно бардак был: одежда разбросана, чулки валяются где ни попадя – другой раз даже на подоконнике или на ручке двери; юбки – на столе и на полу; прочие принадлежности также в самых невообразимых местах. Сколь у неё ни убирались, порядку не прибавлялось: только уберутся, снова прежний бардак.

Став императрицей, она ничуть от беспорядка не избавилась, напротив, на весь свой двор его распространила. Как приедут они в Измайлово, так всё вверх дном перевернут: сколь ни распоряжайся, сколь ни следи, чтобы вещи на своих местах находились, бесполезно! Путаница такая, что вовремя найти ничего нельзя: фрейлины готовы друг в друга вцепиться: не разберутся, где чей гребешок, где веер, где прочие вещи. И так каждый божий день, полная сумятица; к тому же, часов не соблюдали ни для сна, ни для еды, ни для веселия, ни для важных дел. Как тут, скажем, чистоту во дворце поддерживать? Бывало, послы иноземные приедут и ждут в приемной государыню, а мимо них сор несут из внутренних покоев или ещё что похуже – а куда деваться, надо же это выносить, а времени определенного нету.

Государыня Елизавета Петровна сама от таковой расхлябанности иной раз в раздражение приходила, и тогда под руку ей не попадайся: бранилась поносными словами, будь перед ней лакей или знатный господин, горничная или фрейлина древнего рода. Фрейлинам хуже всех доставалась: она их и бранила, и по щекам хлестала, – бывало, что без видимой их вины. У нас шепотком говорили, что не любит государыня, когда другая женщина в чём-то её превосходит – в одежде ли, в прическе, или в чём другом, что для женского пола большое значение имеет.

* * *

Характер был у государыни Елизаветы Петровны переменчивый, и поведение её сильно от настроения зависело.

Такой случай приведу. Был у неё стремянной Гаврила Матвеев. Однажды случилось ему ехать у кареты государыни, которая, увидев, что он нюхает табак из берестовой тавлинки, сказала ему:

– Как тебе не стыдно, Гаврила, нюхать из такой табакерки! Ты ведь царской стремянной; что подумают ибо мне иноземные послы, коли увидят у тебя берестовую тавлинку? Эка, дескать, у них голь царские слуги!

– Где мне взять серебряной табакерки? Не воровать же.

– Ну хорошо, я тебе пожалую табакерку, да не серебряную, а золотую.

После того, прошло несколько времени, а табакерки Гаврила не получил. Государыня сбиралась куда-то ехать; карета стояла у подъезда, Гаврила был наготове в приёмной зале дворца, где и мы, служители измайловские, собрались. Зашел тут меж нами разговор о правосудии, в который вплелся и Гаврила, как близкий к государыне человек:

Императрица Елизавета Петровна в чёрной мантилье.

Художник П. А. Ротари

– Что вы толкуете о правде, когда и в царях нет её.

Уж не знаю кто, но слова эти передали государыне. Вот как, дескать, поговаривает жалуемый вашим величеством Гаврила! А надобно заметить, что в то время «слово и дело» нисколько не ослабло и вело прямиком в истязательный Преображенский приказ.

Государыня Елизавета Петровна, позвав Гаврилу Матвеева к себе в кабинет, спросила своего стремянного:

– Я слышала, ты говоришь, что в царях правды нет; скажи мне, какую же неправду я сделала пред тобою?

– А вот какую, – смело отвечал Гаврила, – обещали мне золотую табакерку, и вот сколько прошло месяцев, а не исполнили своего обещания!

– Ах, виновата, забыла, – и подаёт Гавриле серебряную вызолоченную табакерку, устюжской работы с чернью.

Тот, взяв её, поклонился до земли, и, посмотрев на подарок, молвит:

– Все-таки моя правда, что в царях нет правды.

– Как так? – спрашивает государыня.

– Да ведь ты изволила обещать золотую табакерку, а жалуешь вызолоченную, серебряную!

– Ну, вот, опять неправа, подай мне серебряную, обменяю ее на золотую.

– Нет, матушка, эта будет у меня будничною; изволь-ка вынести мне праздничную.

Так и сделалось, как сказал Гаврила. И государыня, и он остались довольными: одна шуткою, а другой двумя подарками от царицы.

Но могло и по-другому быть, попадись Гаврила под плохое настроение государыни. Сам он так говаривал:

– Ешь пирог с грибами, а язык держи за зубами, а не то жилы вытянут, в уголь сожгут, по уши в землю вколотят.

И это были не пустые слова: в Преображенских застенках ещё и не то вытворяли…

К зрелым годам характер государыни Елизаветы Петровны сильно испортился: раздражаться она стала всё больше, всех во всём подозревала, и чтобы не быть обманутой, приблизила к себе сплетниц и наушниц. Целыми днями сидела с ними в своих покоях, в карты играла и слушала всякие россказни, – а потом случались суд и расправа. Самой вредной среди этих ворон была девка-вековуха Елизавета Ивановна, а из какой она семьи, какого роду-племени, Бог весть. Такое она влияние приобрела, что все дела лишь через неё государыне подавались, – ну и шли к этой вековухе на поклон, словно к самой царице, и подарки ей несли.

Государыня Елизавета Петровна и внешне переменилась: мало того, что тучной стала почти такой же, как прежде покойная государыня Анна Иоанновна была, так, к тому же, одрябла и состарилась не по годам. Здоровьё у неё расшаталось, сна не было: опять появились у нас чесальщицы пяток, которые сим занятием пытались у государыни-императрицы сон вызвать, однако в отличие от времён государыни Анны Иоанновны должность эта почётной стала и многие знатные дамы её добивались.

* * *

Много я уже о государыне Елизавете Петровне рассказал, – разве что о любовных увлечениях, без которых она жизни своей не мыслила, не упомянул. Замуж её хотели выдать с юного возраста, а вышла она, когда ей уже за тридцать перевалило, да и то тайно… Почему тайно, спрашиваешь? Не спеши, скоро расскажу…

Значит, вначале о сватовстве. Отец её, Пётр Алексеевич, женихов для неё не переставал искать и находил, но как-то всё не ладилось, хотя в Елизавете Петровне никакого изъяну не было: о стройности я уже говорил, рост имела высокий, лицо правильное, миловидное, волосы густые, слегка рыжеватые, зубы здоровые и ровные. И глаза были хороши: серо-голубые, весёлые, глядели эдак призывно… Языку французскому была преотлично обучена и разговаривала на нём, как на родном; от неё при дворе и прочие дамы и кавалеры начали по-французски говорить, так что русская речь вроде как стала не принята. А уж в танцах Елизавете Петровне равной не было, все её хвалили – взаправду, без лести!