Лев Толстой - Анри Труайя Страница 79

Ради Бога, спросите себя хорошо.

Мне страшно будет услышать „нет“, но я его предвижу и найду в себе силы снести; но ежели никогда мужем не буду любимым так, как я люблю, – это будет ужасней».

Письмо он не отдал Соне ни 14-го, ни 15-го. Но 15-го все же сказал, что хочет обсудить с ней что-то очень важное. Она подняла на него свои большие черные глаза, взглянула удивленно. Действительно не понимала – что или пыталась сделать вид? Толстой дотронулся до письма, лежавшего в кармане, и, не сказав ни слова, вышел.

Шестнадцатого он снова был в Кремле. После обеда Соня играла на рояле итальянский вальс «Il baccio». Была так взволнована, что пальцы путались. Чтобы скрыть свои чувства, попросила сестру Таню спеть. Когда вновь сбилась, Лев Николаевич присел рядом: загадал – если Таня верно возьмет верхнюю, очень высокую ноту, отдаст письмо, если нет, положится на волю Божью и будет ждать. Приближался конец песни, нота вышла чудесная – кристально чистая, удивительная для столь юной певицы. Он внутренне вздрогнул и сунул руку в карман. Таня побежала готовить чай, Толстой прошептал:

«Я хотел с вами поговорить, но не мог. Вот письмо, которое я уже несколько дней ношу в кармане. Прочтите его. Я буду здесь ждать вашего ответа».

Соня схватила письмо и бросилась в комнату, где жила с сестрами. Сердце билось так сильно, что она с трудом разбирала написанное. Когда дошла до слов: «Хотите ли вы быть моей женой», кто-то постучал в комнату. Это была Лиза.

«– Соня, – почти кричала она. – Отвори дверь, отвори сейчас! Мне нужно видеть тебя…

Дверь приотворилась.

– Соня, что le comte ^[363] пишет тебе? Говори!..

– Il m'a fait la proposition, ^[364] – отвечала тихо Соня, видимо, испугавшись состояния Лизы и переживая, вместе с тем, те счастливые минуты спокойного удовлетворения, которое может дать только взаимная любовь.

– Откажись! – кричала Лиза. – Откажись сейчас! – в ее голосе слышалось рыдание». ^[365]

«Вошла моя мать и сразу поняла, в чем дело. Взяв меня решительно за плечи и повернув к двери, она сказала:

– Поди к нему и скажи ему свой ответ.

Точно на крыльях, с страшной быстротой вбежала я на лестницу, промелькнула мимо столовой, гостиной и вбежала в комнату матери. Лев Николаевич стоял, прислонившись к стене, в углу комнаты и ждал меня. Я подошла к нему, и он взял меня за обе руки.

– Ну, что? – спросил он.

– Разумеется, да, – отвечала я». ^[366]

При этих словах от ужаса и радости у него закружилась голова. Через несколько минут о случившемся знал весь дом, Толстой принимал поток поздравлений. Только Лиза осталась плакать в комнате, и недовольный доктор Берс избегал встречи под предлогом недомогания – ему казалось, что Толстой повел себя некорректно, выбрав среднюю дочь, когда ему прочили старшую.

Когда жених уехал, Любовь Александровна попыталась урезонить мужа тем, что с их многочисленным потомством и весьма скудными доходами грех было бы отказать богатому, талантливому и благородному претенденту из-за одного только вопроса старшинства, что, сражаясь с любовью, не выиграешь ничего, что главное все-таки не принципы, а счастье Сони. Подавив обиду, Лиза встала на сторону жениха и невесты. Вместе с матерью им удалось умилостивить доктора, который благословил Соню семейной иконой. Все всплакнули.

Вернувшись к себе, Толстой записал в дневнике: «Сказал. Она – да. Она как птица подстреленная. Это вовсе не забудется и не напишется».

Семнадцатого сентября были именины Любови Александровны и Сони. По традиции старшие дочери одеты одинаково – «лиловые с белым барежевые платья, с полуоткрытыми воротами и лиловыми бантами на корсаже и плечах». «Обе они казались бледнее обыкновенного, с усталыми глазами, но, несмотря на это, они все же были красивы, в своих праздничных нарядах с высокой прической». На столах стояло угощение, в вазах – цветы. К двум часам комната наполнилась гостями, которые подходили к матери с поздравлениями. Каждому она говорила: «Нас можно поздравить и с помолвкой дочери», но не успевала предупредить, какой, а потому каждый тут же оборачивался к Лизе. Та краснела, неловко улыбалась и указывала на Соню, которая тоже краснела. Как будто специально, чтобы усугубить неловкость, посреди гостиной появился Поливанов. Он прибыл выразить свое уважение хозяйке дома и напомнить о себе той, кого считал уже своей невестой. Соня собралась с силами, пытаясь не выдать замешательства. Брат Саша поспешно увлек молодого человека в другую комнату, где сообщил новость. Узнав о помолвке, Поливанов подошел к Соне и сказал: «Я знал, что вы измените мне; я это чувствовал».

Толстой с беспокойством наблюдал, как этот франт шепчется с его будущей женой. Поодаль, выпрямившись и сжав губы, стояла Лиза. «Жених, подарки, шампанское, – записал Лев Николаевич в тот же вечер. – Лиза, жалка и тяжела, она должна бы меня ненавидеть. Целует».

Оставалось назначить день свадьбы. Как все слабовольные люди, приняв решение, Толстой не в силах был ждать его исполнения, и потребовал от ошеломленных Сониных родителей, чтобы венчание состоялось 23 сентября, через неделю после помолвки. Любовь Александровна возражала – надо было подготовить приданое.

«– Зачем? Она и так нарядна; что же ей еще надо?» – нетерпеливо вопрошал жених. Матери со вздохом пришлось согласиться. Урегулировав этот вопрос, Толстой спросил у невесты, предпочитает она отправиться в свадебное путешествие за границу или сразу обосноваться в Ясной Поляне. Соня выбрала Ясную, сказав, что хочет немедленно начать вести серьезную семейную жизнь. Он был ей за это признателен. Конечно, в доме они будут не одни, рядом будет тетушка Toinette. Но Соня уже нежно полюбила старушку и не сомневалась, что найдет в ней союзницу. Оставалось шесть дней до свадьбы, и девушку закружил вихрь визитов, писем, покупок, списков приглашенных… Всеобщее возбуждение, вызванное, как казалось Толстому, одним только кокетством, считал он бесполезным и разрушительным, полагая, что при замужестве главное не платья, но душа. Перед близким человеком не следовало прятаться, наоборот, надо было предстать обнаженным, даже во всем своем безобразии. И если это испытание выдержат, семья получится, если нет – лучше разойтись сразу.

Пребывая в таком расположении духа, Лев Николаевич решил показать невесте свой дневник. Она описала его как Дублицкого во всей его неприглядной внешности, теперь должна понять, что внутри он еще ужаснее. Его безумные планы, правила для жизни, интеллектуальные упражнения, его выворачивание наизнанку, зубная боль, ярость, болезни, эротические фантазии, отношения с Валерией, крестьянки, она должна знать все. Если Соня не отвернется от него после прочитанного, значит, в состоянии понять. Он страдал, что может пасть в глазах той, чье уважение было ему так важно. В день свадьбы на минутку забежал к Берсам, и они устроились между чемоданами и разложенными вещами, Толстой вновь стал мучить ее вопросами и сомнениями в ее любви, Соня плакала. Возвратившись к себе, записал: «Непонятно, как прошла неделя. Я ничего не помню: только поцелуй у фортепьяно и появление сатаны, потом ревность к прошедшему, сомненья в ее любви и мысль, что она себя обманывает». И это девушка прочтет тоже. Он волновался, как будто ставил на карту все.