Карл Великий - Анна Ветлугина Страница 76

Карл молча вышел наружу. Церковный двор подметала старая монахиня. Он спросил, не знает ли она: что за светловолосая девушка молится сейчас в храме.

— Да как же не знать? — Монахиня улыбнулась во весь беззубый рот. — Это ведь Амальберж, наш ангел. Уж как набожна!

— Вот, передай ей. — Император протянул старухе увесистый мешочек. — А это на храм, — и он достал другой такой же.

На следующий день, утром, в покоях Карла собрались книжники для вычитывания очередного капитулярия. Пришли поэты — Теодульф и Ангильберт и, конечно, мы с Эйнхардом. Слуга доложил, что императора спрашивает какая-то монахиня.

— Пусть войдёт, — велел Карл.

Вошла вчерашняя старуха из храма. Теперь её добродушное лицо выглядело крайне испуганным. Она нерешительно подошла к украшенному резьбой креслу, на котором сидел император, трясущимися руками протянула ему тот самый мешочек и застыла.

Он взял. Нахмурившись, взвесил мешочек на руке.

— Что такое?

— Не взяла, — прошептала старуха, глядя в пол. Её синеватые губы дрожали.

Он помолчал. Потом сказал ровным голосом, возвращая ей мешочек:

— Тогда это — тоже на храм. Иди.

Монахиня торопливо вышла. Все молчали, слушая её удаляющееся шарканье.

История красавицы Амальберж, посмевшей отказать императору, стала достоянием двора, что заставляло меня стыдиться. Я ведь был её единственным свидетелем, и мне в голову бы не пришло болтать. Видно, слухи распространили служители храма. Так или иначе при дворе началось повальное увлечение белокурым ангелом, чудесно исцелённым Пресвятой Девой. Кто-то нарисовал миниатюры с её портретом, не особенно похожим, но красивым. Эти картинки теперь таскали с собой знатные дамы, их камеристки и даже служанки.

Между тем император, никогда в жизни ничем не болевший, захворал. Его мучили внезапные сильные боли в ногах, из-за которых он порой не мог шагу ступить. Однажды от очередного, особенно сильного приступа боли, он упал с коня. Сбежавшиеся придворные никак не могли поднять его. Он ведь был очень высок, да ещё изрядно располнел в последнее время. Наконец общими усилиями принесли Его Величество в покои и позвали лекаря.

Осмотрев императора, тот нашёл застарелую лихорадку и общее утомление. Прописал: не есть жареного мяса и строго беречься от сырости.

— Афонсо, — сказал Карл, едва дверь за врачевателем закрылась, — сходи-ка к повару, пусть приготовит утку на вертеле. А я полежу часок. Потом пойдём купаться в источники.

— Но... Ваше Величество...

Его глаза озорно блеснули:

— А мы не скажем лекаришке! Разве можно лечить человека, отнимая у него радость? Лучше я выпью льняной отвар — раньше всегда пил его и оставался здоровым. Надо издать капитулярий о пользе льна — пусть народ в обязательном порядке пьёт. А то умирают все рано. Ну, иди к повару...

Когда я вернулся — император, полулёжа на кровати, пытался упражняться в письме. Умение это он до сих пор не смог приобрести.

— Повар жарит утку, — доложил я, — но всё же вам бы поберечь себя, Ваше Величество...

Отложив доску и кусочек угля, он посмотрел на свою большую опухшую руку и сказал:

— Когда мне было семь лет, в одном монастыре под Парижем хоронили святого Ирминона. Я стоял на краю могилы. Вдруг мне захотелось спрыгнуть вниз из соображений шалости, как ты понимаешь. Я долго ждал, пока отец отвернётся, но он всё смотрел на меня. И тогда я спрыгнул, не таясь, очень гордо. Поскользнулся и напоролся на лопату. Это стоило мне зуба, но потерянный зуб спас меня от наказания. — Он тихо рассмеялся и закончил: — Не будем жалеть и грустить, Афонсо, будем есть утку, раз Господь сотворил её вкусной. Это правильно, а значит, не повредит мне.

И действительно, вскоре Его Величество поправился. Правда, больше не охотился за юными красавицами на городских улицах. Но от наложниц всё же не отказался. Зато щедрее прежнего одаривал церкви и монастыри.