Петербургские женщины XIX века - Елена Первушина Страница 75

Служанка:

Сударыня, вы что-то бледны стали.

1

Нина (снимая серьги):

Я нездорова.

Служанка:

Вы устали.

Нина (в сторону):

Мой муж меня пугает, отчего,

Не знаю! Он молчит, и странен взгляд его.

(Служанке)

Мне что-то душно: верно, от корсета —

Скажи, к лицу была сегодня я одета?

(Идет к зеркалу.)

Ты права, я бледна, как смерть бледна;

Но в Петербурге кто не бледен, право?

Одна лишь старая княжна,

И то — румяны! Свет лукавый!

А вот «Пиковая дама» А. С. Пушкина: «Старая графиня*** сидела в своей уборной перед зеркалом. Три девушки окружали ее. Одна держала банку румян, другая коробку со шпильками, третья высокий чепец с лентами огненного цвета. Графиня не имела ни малейшего притязания на красоту давно увядшую, но сохраняла все привычки своей молодости, строго следовала модам семидесятых годов и одевалась так же долго, так же старательно, как и шестьдесят лет тому назад…»

Старухам сопутствовали запахи амбры и мускуса, в то время как молодежь предпочитала более свежие, цветочные духи с ароматом гелиотропа и лаванды.

Запах амбры в романе Тургенева «Дворянское гнездо» для Лаврецкого связан с не самыми счастливыми воспоминаниями детства: «Иван воспитывался не дома, а у богатой старой тетки, княжны Кубенской: она назначила его своим наследником (без этого отец бы его не отпустил); одевала его, как куклу, нанимала ему всякого рода учителей, приставила к нему гувернера, француза, бывшего аббата, ученика Жан-Жака Руссо, некоего m-r Courtin de Vaucelles, ловкого и тонкого проныру, — самую, как она выражалась, f ne fl eur [цвет (франц.).] эмиграции, — и кончила тем, что чуть не семидесяти лет вышла замуж за этого финь-флера; перевела на его имя все свое состояние и вскоре потом, разрумяненная, раздушенная амброй a la Richelieu, окруженная арапчонками, тонконогими собачками и крикливыми попугаями, умерла на шелковом кривом диванчике времен Людовика XV, с эмалевой табакеркой работы Петито в руках — и умерла, оставленная мужем: вкрадчивый господин Куртен предпочел удалиться в Париж с ее деньгами».

В моде были экзотические ароматы тропических растений, таких как иланг-иланг (или Кананга душистая) и пачули (вид кустарниковых тропических растений из рода погостемон). В середине века уже запах пачулей стал навевать скуку. Тот же Лаврецкий, войдя в дом Калитиных, сразу его отмечает: «Первое, что поразило его при входе в переднюю, был запах пачули, весьма ему противный».

Между тем румяна постепенно снова входили в моду, а вместе с ними и новые помады, притирания для белизны кожи, карандаши, которыми подводили глаза, чтобы сделать взгляд томным и выразительным, и даже «голубая лазурь, для проведения жилок на плечах и на шее». Однако их по-прежнему официально не одобряли, пеняя женщинам на то, что косметические средства вредят коже, и спрашивали: «Какая же порядочная женщина станет себя разрисовывать?! К тому же эти косметики очень дороги — промышленность пользуется слабостью женщин к самоукрашению».

Косметические журналы того времени советовали мыть голову мыльной стружкой с отрубями и натирать кожу кремом, приготовленным из смеси скипидара, миндального масла, рыбьего жира, воска, оксида цинка и розовой воды.

Во второй половине XIX века изобрели жидкую пудру. Она прекрасно скрывала все пятна, прыщи и царапины и, застывая, создавала эффект ровной, мраморной кожи.

Купить французскую косметику и парфюм в XIX веке в России можно было на Невском проспекте и в Гостином дворе. В 1847 году открылась фабрика Линде. Продукцию, выпускаемую этой фабрикой, горожане покупали в доме под № 23. Вслед за ней открылись завод купцов Пыляевых «Царское мыло» и косметическая фабрика Сабурова на Никольской улице, 63. Сабуров, так же как Пыляевы, держал лавку в Гостином дворе.

Парики безвозвратно ушли в прошлое вместе с XVIII веком, а прически упростились настолько, что дама могла причесаться сама с помощью горничной. На небольшой промежуток времени даже появилась мода на короткие стрижки, но она оказалась слишком революционной и не привилась. В моде теперь были античные прически: волосы зачесывали кверху, заплетали в косы и обвивали вокруг головы «диадемой» или оставляли у щек локоны. Прически украшали камеями, жемчужными сетками, большими гребнями, гирляндами цветов.

Анна Керн пишет: «Для следующего бала было заранее выписано из Петербурга платье — тюлевое на атласе и головной убор: маленькая корона из папоротника с его воображаемыми цветами. Это было очень удобно для меня и для моей лени и неуменья наряжаться. Я только заплела свою длинную косу и положила папоротниковую коронку, закинув длинные локоны за ухо, и прикрепила царский фермуар… Можно сказать, что в этот вечер я имела полнейший успех, какой когда-либо встречала в свете!»

А la grecque, т. е. «по-гречески», причесаны героини «Войны и мира» Толстого. Князь Андрей в своем кабинете «смотрел на портрет покойницы Лизы, которая со взбитыми a la grecque буклями нежно и весело смотрела на него из золотой рамки». И когда на бал собирается Наташа с Соней и с матерью: «На графине должно было быть масака (темно-красный с синеватым отливом цвет. — Е. П.) бархатное платье, на них двух белые дымковые платья на розовых, шелковых чехлах с розанами в корсаже. Волоса должны были быть причесаны à la grecque».

Наташу причесывает горничная:

«— Не так, не так, Соня, — сказала Наташа, поворачивая голову от прически и хватаясь руками за волоса, которые не поспела отпустить державшая их горничная. — Не так бант, поди сюда. — Соня присела. Наташа переколола ленту иначе.