1612. Минин и Пожарский. Преодоление смуты. 400 лет борьбы русского государства против самозванцев - Андрей Савельев Страница 75

Товарность хлеба у середняков и бедняков (то есть, доля произведенного хлеба, направляемого на продажу) составляла 11,2 %, а у колхозов и совхозов – 47,2 %. Товарность обеспечивалась фактическим изъятием хлеба, который проще было взять у колхозов, где учет и контроль находились под надзором идеологизированных управленцев. Именно поэтому для индустриализации потребовалась коллективизация, в жестокостях которой была логика революционного разрушения основ прежней жизни и требование момента, прочувствованное инстинктом власти. В данном случае антикрестьянский нигилизм был на руку коммунистическому руководству. Ради промышленного вооружения страны на грань физического уничтожения были поставлены десятки миллионов людей, чей рабский труд обеспечил индустриальную мощь страны. Другого средства у большевиков не было; другие средства остались в другой эпохе, когда Россия знала, как мобилизоваться перед войной – без того, чтобы терзать собственный народ репрессиями и экспроприациями.

Коллективизация стала средством большевистской сверхэксплуатации. Имея в 1928 году менее 3 % кооперированного сельского пролетариата, через десять лет коммунисты отчитывались о том что «колхозное крестьянство вместе с кооперированными кустарями и ремесленниками составляло в 1937 году 55,5 % всего населения СССР». При этом был полностью ликвидирован класс зажиточных крестьян – кулаков. Даже несмотря на то, что немногочисленные кулаки давали значимую часть товарного хлеба в сравнении с массами середняков и бедняков. Их пришлось обвинить в нелояльности, чтобы опереться на сельскую бедноту, ставшую впоследствии основой Красной Армии. Впрочем, те, кому нечего терять и защищать, в первый год войны легко сдавались в плен.

Объявленная большевиками классовая война истребляла крестьянство фермерского типа (середняка) под корень, поскольку оно не отвечало задаче обеспечения дармовой сдачи хлеба государству. Это обусловило кризис сельхозпроизводства. Валовой сбор зерновых в 1930 году был 83,3 млн. т, в 1931 – 69,5, в 1932 – 69,9, в 1933 – 89,8 млн. т., каждый раз не дотягивая до плана. Безумства тотальной коллективизации подорвали экспортную программу большевиков: экспорт хлеба за год с 1927 по 1928 гг. упал с 153 млн. пудов до 27 млн. пудов, импорт черных металлов и изделий из них в 1929 году составил 381 тыс. т, в 1931–1703 тыс. т, в 1932–1040 тыс. т. Классовая война против крестьянства разрушала основы экономического роста и одновременно разоряла село.

Если в 1913 г. урожайность зерновых составляла 7,4 центнера с гектара, то в 1938 году после внедрения на селе коллективных методов хозяйствования, снижающих, как считалось издержки, и массового распространения индустриальных методов обработки земли, средняя урожайность оценивалась лишь в 9,3 центнера с гектара. И это несмотря на тот факт, что насыщение села техникой шло фантастическими темпами: в 1929 году в СССР выпущено 35 тысяч тракторов, в 1930 – 72, в 1931 – 125, в 1932 – 148, в 1933 – 204 тысячи тракторов. В стране создавались машинно-тракторные станции, которые снабжали колхозы тракторами, молотилками, другой техникой. И все без толку!

Концентрируя в своих руках все средства для индустриализации страны, власть монополизировала рынок сельхозпродукции. В 1931 году принято решение о полной ликвидации частной торговли, кроме торговли на колхозных рынках. Те, кто не хотел сдавать государству хлеб даром, лишились возможности реализовать его. В результате блокады частного сельхозпроизводства и огромных изъятий хлеба у крестьянства в 1932–1933 гг. разразился страшный голод, выкосивший население целых губерний – прежде всего южных, где существовали подкрепленные природными условиями стойкие традиции частного земледелия. Смута, даже в формах, когда ей требовался патриотизм и даже героизм народа, пожирала страну. И сожрала бы, если бы не война. Крах безумной системы был отложен этой войной. Всякий, кто сомневался в системе, морально проигрывал, потому что в этом случае ему легко было приписать сомнения в Победе. А это уже выглядело как предательство не большевизма, а России.

Попытка остановить безумную политику государственного грабежа крестьян выразилась в программной статье Сталина «Головокружение от успехов», опубликованной в 1930 году. Сталин писал о необходимости учитывать местную специфику и не форсировать темпы коллективизации в тех местностях, где у крестьян не было традиции общинного уклада. После принятия постановления ЦК «О темпах дальнейшей коллективизации и задачах укрепления колхозов» с критикой «перегибов» из колхозов вышло 2/3 загнанных в них крестьян. Стало ясно, что «великий перелом», когда крупные коллективные хозяйства стали давать больше товарного зерна, чем индивидуальные хозяйства, оказался фиктивным.

В дальнейшем возвращение к «перегибам» оказалось для советской власти неизбежным: сверхэксплуатация была возможна только при тотальной коллективизации, а коллективизация – только в условиях репрессивного разрушения любой возможности жить в соответствии с вековыми традициями жизни и труда на русской земле.

Экспроприация крестьянства была прямым следствием коммунистического нигилизма, полагавшего доказанным большую эффективность коллективных форм труда при любых условиях. Для подтверждения этой идеологической установки были использованы самые живодерские методы, которые до сих пор сказываются на состоянии российского села, лишившегося на многие десятилетия какой-либо связи условий жизни с результатами собственного труда. Никакие инвестиции в село не могут покрыть страшного ущерба, которое оно понесло в период большевизма, – утраты традиций сельского труда и индивидуальной трудовой этики.

Рабский труд был настолько несвойственен русскому народу, что большевистским вождям пришлось повести против русского мировоззрения самое решительное наступление. Догмат марксизма, гласящий, что религия есть «опиум для народа», вылился в массовые казни священнослужителей и разрушение церквей в первые годы Советской власти. Решая задачи выживания Советов, власть в дальнейшем должна была полностью «зачистить» идеологическое поле. На XV съезде партии, в 1927 г., Сталин заговорил об ослаблении антирелигиозной работы. В начале 1929 г. был разослан секретный циркуляр «О мерах по усилению антирелигиозной работы». Большевики объявляли борьбу с религией классовой, но имели в виду, прежде всего, расцерковление деревни – ради замещения традиционной общинной коллективности рабской коллективностью в колхозах.

Сталин переводил марксистские догмы на язык партийных установок: «Партия не может быть нейтральной в отношении религиозных предрассудков, и она будет вести пропаганду против этих предрассудков, потому что это есть одно из верных средств подорвать влияние реакционного духовенства, поддерживающего эксплоататорские классы и проповедующего повиновение этим классам».

Союз воинствующих безбожников выпустил и распространил за период 1922–1932 гг. десятки миллионов экземпляров антирелигиозной литературы. Тираж газеты «Безбожник» в 1931 г. достиг полумиллиона экземпляров. К ноябрю 1931 г. в рядах Союза безбожников числилось свыше 5 млн. членов с ячейками по всей стране. Планировался рост этой организации свыше 20 млн. членов. Организовывались сотни «безбожных бригад» и «безбожных колхозов». Существовал даже колхоз под названием «Смерть религии». Велась подготовка «квалифицированных безбожных кадров», был создан Рабочий антирелигиозный институт. В рамках «антипасхальных мероприятий» в городах повсюду размещались лозунги типа: «Укрепим безбожные ряды!», «На поповско-сектантские вылазки ответим ростом ударных безбожных хозрасчетных бригад!». Пропаганда велась даже в детских садах и яслях. В кружках юных безбожников к концу 1931 г. числилось 2 млн. человек. В школах детей заставляли петь: «Пионеры – Богу маловеры!»