Золотая лихорадка - Николай Задорнов Страница 74

— А если мы начнем вас всех самих вешать, что будет? — спросил у Полоза воронежский мужик. — Ведь мы пока сильней.

— Вот это и надо! Какой бы мор на людей пустить, чтобы вымерло все, остался бы десятый, — сказал молодой высокий голубоглазый старовер, которого еще никто и никогда не видел на прииске.

— Дурак! С кем же тогда торговать! — ответил ему Никита. — Мы-то стараемся, везем товар. Грабим себе, но стараемся для всех! Подумай!

— Погоди, изобретут, что всех перебьют.

— Убить надо воров! А хороших оставить…

— Это от века бьют друг друга и доказывают, что бьют плохих, — сказал часовой мастер, — а надо нам самим понять, что есть разные люди.

— А воры не от воров родятся?

— А вы? Вы? — спросил старовер. — Кто же черепа на речке развесил? Это пугать хотите? Нет, ваши черепа тут будут висеть.

Все стали оглядываться на молодого бородача.

— Все произойдет само собой, — с чувством собственного превосходства заверил Полоз. — В обществе нужна свободная конкуренция и жестокая борьба. И я бы на твоем месте и не сдерживал, президент, страстей. Он убил. Хотят расправиться — пожалуйста… И так пусть идет! А ты связываешь всех своим понятием — справедливость.

— Эклектика и демагогия! — сказал Студент.

— Обнищание слабых неизбежно! — заговорил Полоз.

— Почему мне обнищать, если я буду работать? — спросил Никита.

— Работать! Кто работает, тот и сникает. Надо не только работать, а маленько еще и жить! — сказал Тимоха. — Ты бы сказал не работать, а торговать!

— А торговля будто не работа?

— Конечно, наш прииск — дело временное. Пойдет все богатым! — сказал Егор. — Но все же это дает силу хозяйству, купим то, чего у нас нет, чего даже и не знаем, может быть, познакомимся с тем, что нам на золото привезут. Мы и ума на него прикупим. Нищий не может быть умен!

— Правда! — подтвердил мастер. — Кто на свете умен? Тот, кто богат.

— А куда этот бородатый делся, который про черепа говорил? — вдруг испуганно спросил Силин.

— Ускользнул! — ответил Егор. Все стали оглядываться и озираться.

— Чей он?

— Видишь, подходил чужой!

— Говорят, Бердышов знает, что мы тут моем, и дал нам сроку три года. Потом — разгон и все перейдет к нему… Это от него ходят.

— Но зачем нам нищать, когда вокруг богатства? У нас дети растут, мы хотим, чтобы они были умней, разумней. А станем нищими и оглупеем, кто-то нас тогда, конечно, закабалит… А мы сюда ушли от кабалы. Разве вреден тот, кто построился трудами? Ты сам был учен на какие-то добытые кем-то деньги, — обратился Егор к Полозу. — И сейчас пришел к нам. Свое дело ты не можешь совершить без золота, без денег и без нас, без общества. Какое твое дело? Анархия? Нет, анархия — это только отрава. Добыть себе на дорогу и то не мог бы…

— А спирт будет при социализме? — спросил матрос.

— Нет! — сказал Студент. — Спирт останется для лечения, а спаивать народ тогда никто не позволит.

— А кто там с таким разговором?

Студент, воодушевляясь, оттолкнул матроса и вышел из толпы.

— Егор Кондратьевич, ведь это никто не придумал! Это всюду есть так и неизбежно придет сюда. Мы не одни, мы не оторваны от мира. И ты — редкий человек, умный, дельный. При социализме ты мог бы стать президентом России, если дать тебе образование.

— Нет! — с возмущением оборвал Полоз.

— Да… — ответил Студент. — Силы выдвинутся из народа. Пока ты нашел место, где создал себе счастье. Разве мы зла тебе хотим? Нет, мы хотим счастья… И тебе…

— Нет! — резко перебил его Полоз. — Анархия не отрава, не яд!

— Оба ругают царя и хотят его свергнуть. а между собой не ладят, — сказал Силин. — Студент поласковей. Характеры разные… Хотят одного и того же, а друг друга не любят больше, чем царя.

Все знали, что Студент добрый и работает в артели безотказно. Поэтому ему прощали страшные речи против царя и богатых, как неразумному ребенку.

— Но ведь и сюда докатится та волна человеческих неурядиц и невзгод, от которой ты ушел. Что такое революция? Вот я верю в нее. — Студент ласково оглядел всех, как бы говорил: смотрите, добрые люди, я такой же, как вы! А я за революцию! — Ты тоже революционер, Егор Кондратьевич, и твое переселение — это твоя революция.

— И ты сам можешь убивать богатых и царя? — спросил возвратившийся Пахом. — Мог бы?

— Конечно! — спокойно ответил Студент.

Пахом посмотрел на его руки.

— Скажи, как он смылся! Как смылся! — сетовал Тимоха. Он ужаснулся: «Значит, череп, повешенный в верховьях реки, кто-то нашел. И еще задумал мстить…»

— А у китайцев свое обсуждение идет, они тоже вместе собрались и не спят, — сказал Пахом.

— Вот видите, значит, и в этом зверском убийстве есть свой смысл, — воскликнул Полоз.

— Есть? — исступленно закричал Голованов. — Ах ты… Ты!

Его никто и никогда не видал в таком возбужденном состоянии. Был он старичок тихий и работящий.

— Должно перегореть человечество, — сказал бывший батрак каторжник Яков. — И я за анархию!

Илья вдруг толкнул его в плечо так, что тот отлетел в сторону.

— Едут! — вдруг сказал Голованов.

Всех подрал мороз по коже.

У берега раздался треск.

— Ребята, — с тяжелым вздохом сказал Силин, — это Камбала!

Все хлынули, ломая кустарники, к берегу. Засветили головню. Камбала в разорванной рубахе и Василий Кузнецов как огромного, туго спеленатого ребенка вытаскивали из лодки обкрученного веревками человека.

— Он?

— Он! — ответил Сашка. — Сейчас рот ему откроем, он сам все скажет…

— Кусается, зараза! — подымая лежащего за волосы, подтвердил Василий. — Иначе его не возьмешь.

— Бить его!

— Бить нельзя! — ответил Егор.

Все стихли.