Наталья Гончарова - Вадим Старк Страница 74

Итак, Наталья Николаевна не только в курсе всех предпринимаемых мужем шагов, но и участвует в их осуществлении. Характерно, что фамилию министра и его супруги Пушкин обозначает в письме жене, как посвященной, лишь титулом и инициалом, а фамилию ростовщика прописывает полностью, с добавлением иронического графского титула. В свою очередь, Пушкин хочет быть осведомленным о жизни, которую ведет его жена: «Пиши мне как можно чаще; чтоб я знал, с кем ты кокетничаешь, где бываешь, хорошо ли себя ведешь, каково сплетничаешь, и счастливо ли воюешь со своей однофамилицей» (имелась в виду графиня Эмилия Карловна Мусина-Пушкина).

Пушкин ни слова не пишет жене о том, что накануне съездил в Голубово, посетив Евпраксию Николаевну. Между тем этот визит отмечен во «Вседневном журнале на 1835 год», который вел ее муж, барон Борис Александрович Вревский: «Сентябрь… 13-го. Приехал Александр Сергеевич Пушкин».

Семнадцатого сентября Наталья Николаевна с детьми едет в Павловск поздравить тещу с именинами. Спустя несколько дней, 21 сентября, Пушкин уже озабоченно пишет Наталье Николаевне, что еще ни строчки от нее не получил, и рассказывает о своих раздумьях: «Однако я всё беспокоюсь и ничего не пишу, а время идет. Ты не можешь вообразить, как живо работает воображение, когда сидим одни между четырех стен, или ходим по лесам, когда никто не мешает нам думать, думать до того, что голова закружится. А о чем я думаю? Вот о чем: чем нам жить будет? Отец не оставит мне имения; он его уже вполовину промотал; ваше имение на волоске от погибели. Царь не позволяет мне ни записаться в помещики, ни в журналисты. Писать книги для денег, видит Бог, не могу. У нас ни гроша верного дохода, а верного расхода 30 000. Всё держится на мне да на тетке. Но ни я, ни тетка не вечны. Что из этого будет, Бог знает. Покаместь, грустно. Поцалуй-ка меня, авось горе пройдет. Да лих, губки твои на 400 верст не оттянешь. Сиди да горюй — что прикажешь!»

Пушкин вновь повторяет 25 сентября, что известий от жены еще не имеет и что ему по-прежнему не работается: «Вообрази, что до сих пор не написал я ни строчки; а все потому, что не спокоен. В Михайловском нашел я все по-старому, кроме того, что нет уж в нем няни моей, и что около знакомых старых сосен поднялась, во время моего отсутствия, молодая, сосновая семья, на которую досадно мне смотреть, как иногда досадно мне видеть молодых кавалергардов на балах, на которых уже не пляшу. Но делать нечего; всё кругом меня говорит, что я старею, иногда даже чистым, русским языком. Наприм.<ер> вчера мне встретилась знакомая баба, которой не мог я не сказать, что она переменилась. А она мне: да и ты, мой кормилец, состарелся да и подурнел. Хотя могу я сказать вместе с покойной няней моей: хорош никогда не был, а молод был. Всё это не беда; одно беда: не замечай ты, мой друг, того, что я слишком замечаю. Что ты делаешь, моя красавица, в моем отсутствии? расскажи, что тебя занимает, куда ты ездишь, какие есть новые сплетни, etc. Карамзина и Мещерские, слышал я, приехали. Не забудь сказать им сердечный поклон».

Наконец 28 сентября Пушкин получил сразу два письма от жены. Оказалось, что они пришли не в Остров, как указал ей Пушкин, а в Опочку, куда никто за ними не посылал. Наталья Николаевна сообщает о болезни тетки Екатерины Ивановны. Пушкин переспрашивает: «Чем больна Кат.<ерина> Ив<ановна>? ты пишешь, что ужасно больна. Следственно есть опасность? С нетерпением ожидаю твой bulletin. Всё это происходит от нечеловеческого образа ее жизни». Жена сообщила ему и о встрече с Канкриным, который отшутился, но, вероятно, пообещал предпринять всё возможное по его делу. «Канкрин шутит, — пишет Пушкин, — а мне не до шуток. Г.<осударь> обещал мне Газету. А там запретил; заставляет меня жить в П.<етер> Б.<урге>, а не дает мне способов жить своими трудами. Я теряю время и силы душевные, бросаю за окошки деньги трудовые и не вижу ничего в будущем. Отец мотает имение без удовольствия, как без расчета; твои теряют свое, от глупости и беспечности покойника Аф.<анасия> Ник.<олаевича>. Что из этого будет? Господь ведает».

О своем образе жизни Пушкин пишет: «Я провожу время очень однообразно. Утром дела не делаю, а так из пустого в порожнее переливаю. Вечером езжу в Тригорское, роюсь в старых книгах да орехи грызу. А ни стихов, ни прозы писать и не думаю». Между тем следующим днем, 26 сентября, помечено стихотворение «Вновь я посетил», которое явно было написано не в один прием. В нем отозвались те мотивы, которые прозвучали в письме жене от 25 сентября. В следующем письме, от 2 октября, он пишет Наталье Николаевне: «Получил я, ангел кротости и красоты! письмо твое, где изволишь ты, закусив поводья, лягаться милыми и стройными копытцами, подкованными у M^de Katherine. Надеюсь, что теперь ты устала и присмирела. Жду от тебя писем порядочных, где бы я слышал тебя и твой голос — а не брань, мною вовсе не заслуженную, ибо я веду себя как красная девица. Со вчерашнего дня начал я писать (чтобы не сглазить только).

Погода у нас портится, кажется осень наступает не на шутку. Авось распишусь». Заканчивая письмо, Пушкин размечтался: «Я смотрю в окошко и думаю: не худо бы, если вдруг въехала на двор карета — а в карете сидела бы Нат.<алья> Ник.<олаевна>! да нет, мой друг. Сиди себе в П.<етер> Б.<урге>, а я постараюсь уж поторопиться и приехать к тебе прежде сроку».

Четвертого октября баронесса Евпраксия Николаевна Вревская пишет из Голубова брату Алексею: «Поэт по приезде сюда был очень весел, хохотал и кричал по-прежнему, но теперь, кажется, впал опять в хандру. Он ждал Сашиньку (Александру Ивановну Беклешеву, в девичестве Осипову. — В. С.) с нетерпением, надеясь, кажется, что пылкость ее чувств и отсутствие ее мужа разогреют его состаревшие физические и моральные силы».

Эти неприхотливые наблюдения вполне отражают тогдашнее состояние Пушкина, у которого давно знакомые и любимые места, в которые бежал он после семилетней с ними разлуки, вызвали поначалу вполне естественную реакцию: он ощутил себя беззаботным и вследствие того радостным. Но по прошествии небольшого времени думы об оставленном Петербурге со всеми его заботами, к тому же при отсутствии писем от Натальи Николаевны, овладели Пушкиным, и освободиться от них он уже не мог. Лирическим отражением этих дум явились строки стихотворения «Вновь я посетил», эпистолярное их отражение запечатлено в письмах жене.

К этому же времени относится и так называемый «План повести о стрельце», в котором сын казненного стрельца идет на государеву службу, оказывается облеченным доверием Петра I, испытывая вместе с тем неволю «царской милости». Совершенно очевиден в этом так и не написанном произведении скорбный автобиографический подтекст.

Так и не дождавшись вдохновения, с одной прощальной элегией и неоконченными «Сценами из рыцарских времен» Пушкин раньше срока возвращается в Петербург 23 октября. По приезде он пишет хозяйке Тригорского П. А. Осиповой о новых огорчениях и петербургских сплетнях на свой счет: «Бедную мою мать я застал почти при смерти, она приехала из Павловска искать квартиру и вдруг почувствовала себя дурно у госпожи Княжниной, где остановилась… В этом печальном положении я еще с огорчением вижу, что бедная моя Натали стала мишенью для ненависти света. Повсюду говорят: это ужасно, что она так наряжается, в то время как ее свекру и свекрови есть нечего, и ее свекровь умирает у чужих людей. Вы знаете, как обстоит дело. Нельзя конечно сказать, чтобы человек, имеющий 1200 крестьян, был нищим. Стало быть, у отца моего кое-что есть, а у меня нет ничего. Во всяком случае, Натали тут ни при чем, и отвечать за нее должен я. Если бы мать моя решила поселиться у нас, Натали, разумеется, ее бы приняла. Но холодный дом, полный детворы и набитый гостями, едва ли годится для больной. Матери моей лучше у себя. Я застал ее уже перебравшейся. Отец мой в положении, всячески достойном жалости. Что до меня, я исхожу желчью и совершенно ошеломлен. Поверьте мне, дорогая госпожа Осипова, хотя жизнь — и süsse Gewohnheit ^[92], однако в ней есть горечь, делающая ее в конце концов отвратительной, а свет — мерзкая куча грязи. Тригорское мне милее».