Великая война без ретуши. Записки корпусного врача - Василий Кравков Страница 72

18 января. Третий день живу в захолустном местечке Ивенец, наслаждаюсь иллюзией, к[а]к будто живу где-ниб[удь] на Архиерейской или Ильинской слободке в Рязани. Атмосфера в штабе — благостная! Но пока нахожусь в 10-й армии, меня все же будет сильно нервить сумасбродный шантеклер — поганец Евстафьев. […]

19 января. […] За обедом было сообщено, что при произведенном нами «коротком и сильном ударе» под Черновицами ^[616] потери наши были грандиозны, 41-я дивизия уничтожена совсем! В последней же телеграмме из Верховной Ставки сообщается, что там же — на Юго-Западном фронте — нами одержаны блистательные победы, взято «много» того-то и того-то, а сколько — не говорится, зато не забыт при этом упоминанием такой крупный факт, что «взято до 100 голов скота». Господи, хоть умело бы очки втирали!!

Вечером прибыли в штаб бежавшие к нам из плена наш солдатик, а с ним за компанию один немецкий ландштурмист; оба вырвались из тюрьмы: первый — за двукратную попытку к бегству из плена, второй — за подозрение-де в шпионстве; тому и другому грозила чуть ли не смертная казнь; брели, испытывая всякие приключения, с 22 сентября! Уже не в первый раз я слышу от очевидца, испытавшего на своей шкуре нашего солдатика из плена заявление о том, что в плену русские терпят большое засилье от своих товарищей — наших солдат-евреев, которые содержатся немцами на более льготном положении и приставлены ими играть роль дядек над русскими. Как ни прискорбно это обстоятельство, но… но… не могу я строго винить и евреев за их поведение: так естественна их месть русским! Как аукнется — так и откликнется. Какою мерою мы мерили евреев — такой же мерой мерят и они нас, выйдя из нашего «верноподданства». […]

Утешительная складывается для меня перспектива: перемена местами с д-ром Самчуком, назначенным корпусным врачом в 43-й арм[ейский] корпус, входящий в 6-ю армию на Северном фронте; стоянка будет в Финляндии ^[617]. Жалко будет расставаться с симпатичным штабом 44-го корпуса, но зато с радостью отрясаю прах ног своих от 10-й армии, да, кроме того, выберусь из теперешней болотной трясины — на лучшую стоянку, чуть ли не в санаторию! Со дня на день буду ожидать официального приказа о перемещении. Порешил окончательно: если встречу и в новом корпусе более или менее приличную атмосферу человеческих взаимоотношений — то буду служить «доидеже есьм», если же там встречу ко мне скрежет зубовный — то подаю немедленно в отставку.

20 января. В штабе царит все та же семейно-дружеская атмосфера; работают все покойно, не видно ни дерганья, ни цуканья. Генерал Бржозовский — настоящий джентльмен, в непринужденном разговоре с ним и подполковником Генерального штаба Свешниковым ^[618], также и коллегой Самчуком, открылась созвучная нота недовольства и раздражительности по поводу чинимых в армейских штабах всяких гадостей относительно лиц, мало-мальски хотя бы лишь поднявшихся над уровнем сидящих там паразитов — интриги, клевета, всяческие подвохи и низости. Удивляюсь еще внешней бодрости Бржозовского, к[ото]рого из зависти не только обошли награждением следующим «Георгием», но и задерживают в утверждении корпусным командиром. И Бржозовский, и Свешников, и Самчук, как и я, высказывают полное свое отвращение к службе, полной мерзости и бестолочи. Единственная лишь у нас Осовецкая крепость, к[ото]рая непостыдно выдержала оборону, колет глаза тем, к[ото]рым так хотелось бы отыграться на доктрине

о неспособности якобы вообще крепостей противиться современному артиллерийскому огню. Очень критически мои собеседники относились к легкомысленному и малодушному столь поспешно совершившемуся оставлению нами крепостей Брест-Литовск, Новогеоргиевск и др. Комендантами оказывались все генералы «от протекции» да выдвигаемые по линии старшинства без соображения их способностей и соответствия. Все это так, но сознают ли мои собеседники, «откуда все сии качества», понимают ли, где зарыта собака всех творящихся бесчинств и пакостей на Руси, и что нужно бы было сделать, ч[то]б[ы] не было того, что теперь есть, — всех гнетет, озлобляет, обессиливает? […]

22 января. […] В Новогеоргиевске мы, оказывается, оставили немцам между прочим — 5 миллионов золота и 2 миллиона кредитками. В Брест-Литовске при совершившемся в позапрошлом году руками внутренних немцев взрыве в пиротехнической лаборатории разорвалось 400 тысяч наших снарядов; на укрепление этой крепости потрачено казной до 30 миллионов, и работало там до 30 тысяч рабочих. […]

27 января. […] О фон Будберге, бывшем начальнике штаба 10-й армии: осенью он получил назначение начальником дивизии; в том же приказе о его назначении было помещено и заключение комиссии врачей о том, что он-де тогда-то, ехавши в автомобиле, стукнулся головой о его верх, вследствие чего получил ослабление памяти (ложный медицинский документ, к[ото]рым фон-барон изловчился прикрыться для реабилитации своих действий в постигшей нашу армию катастрофе в Пруссии!).

В бытность свою в последнюю поездку в Рязани я слышал из уст вдовы Петровой, жившей у стариков Первенцевых (латышки-беженки из Риги), что минувшим летом латышами много раз обращалось внимание надлежащих властей на то, что под Ригой в имении фон Будбергов у немцев устроены ангары, куда спускаются их аэропланы; когда начальство, наконец, изволило обратить на это внимание — бароны уже бежали в Германию.

Что, этот несомненный предатель еще не поддался моде переменить свою фамилию? Для умного предателя в этой «водевили с переодеванием» был бы и большой логический смысл. […]

24 января. В штабе все та же семейная уютная обстановка. Пользуюсь весьма почтительным к себе отношением. От военных, да еще в военное время, я этого уж и перестал ожидать. […]

26 января. […] Пришла бумага о моем переводе в 12-ю армию корпусным врачом 37-го арм[ейского] корпуса на Северном фронте. Ехать придется на Венден ^[619]. […]