Великая война без ретуши. Записки корпусного врача - Василий Кравков Страница 71

Разговор с офицером (подполковником] Киевского полка ^[607]) в вагоне: солдатики неохотно идут в атаку…

13 января. Наш «храбрый» полковник заявил начальнику штаба, что он в управлении санитарной частью не нуждается совсем в помощнике-враче! Встретил в Минске сытые, алчные рожи паразитирующих офицеров штаба.

Пришла телеграммаиз Ставки Верховн[ого] главнок[омандующ] его, ч[то]б[ы] всех контуженных и раненых поправившихся из штабов и учреждений немедленно возвратить в строй. У наших офицеров санит[арного] отдела сразу ухудшилось состояние здоровья: кто опять стал хромать, у кого опять начались адские боли, и т.д.

14 января. Встретил из штабных полковника: «Куда идете?» — «Да вот, хлопочу о повышении». Я не без скрытой иронии напомнил ему о хорошем местечке начальника санитарного отдела; принял это всерьез, пожал мне руку, уверивши меня, что если бы ему удалось эдак устроиться, то мне бы он оказал всяческие благодеяния. В инженерную и интендантскую часть совался, но, говорит, там требуются специалисты, и благодарил меня, что напомнил о санитарной части, где, по его понятию, значит, не требуется никакого специального образования. Презренные циники и наглецы! Другого пижона ^[608] встретил: тоже суетится «о повышении», но только, конечно, туда, где было бы безопасно — подальше от позиций. Хвачи-престидижитаторы по части урывания «жареного»!..

Радкевич-командующий — форменная безличность — в руках штабной камарильи.

Зашел к «божьей коровке» — георгиевск[ому] кавалеру Жнову; о моем командире корпуса Бржозовском ^[609], тоже георгиевском кавалере, отозвался, что он «фокусник»! […]

15 января. Гнетет меня эта картина разгула, бесшабашного веселья; еду на настоящие «позиции» — через Койданово ^[610] на Ивенец ^[611], где штаб 44-го корпуса. Подальше, подальше от этой смердящей ямы! […]

Ночью приехал в Койданово. Заночевал по отводу этапного коменданта в грязной лачуге еврейской семьи. Пищат больные детишки, стонет и охает больная старуха. Еле дождался рассвета, ч[то]б[ы] поскорее вырваться из заразного очага.

16 января. Рано утром приехали за мной из штаба лошади, о высылке коих я предварительно просил начальника штаба телеграммой; приготовился было к хамскому выпаду, что просьба моя останется неудовлетворенной; и велико было мое очарование при виде прибывших за мной довольно приличных по воен[ному] времени перевозочных средств; симптом: вероятно, в штабе встречу не человеконенавистническую атмосферу!

У этапного коменданта встретил вольноопределяющегося студента Горного института, получившего уже два Георгиевских креста и ожидающего получить еще третий — из раненых; порадовался, когда узнал, за что он их получил: человек проявил сознание долга, находчивость и сообразительность, удачно выведши свою полуроту из сферы удушливых газов и взявши еще 200 чел[овек] пленных немцев. Не удержался в присутствии массы солдатиков выразить с подчеркиванием свой восторг, что-де студенты — молодцы (понимай, мол, что студенты — не исключительно только крамольники!).

Несмотря [на] предстоящую убогость обстановки, нисколько не раскаиваюсь и не жалею, что променял тыловой комфорт с электричеством и проч. удобствами на жизнь в какой-ниб[удь] халупе. Только бы мне встретить теплые человеческие к себе отношения окружающих сослуживцев из военных! […]

Засветло еще прибыл в штаб Осовецкого корпуса (он же 44-й). Происшедшее qui pro quo ^[612], или попросту — чепуха с моим назначением в этот корпус, когда в нем был налицо крепостной врач Самчук, проделавший всю осаду. Первоначальные его подозрения касательно меня были скоро же рассеяны. Предстоит в скором времени или мне, или ему быть переведенными; рациональнее и желательнее для меня, ч[то]б[ы] был переведен я — в другую армию. Хорошие отзывы д-ра Самчука о Бржозовском, с достоинством ведшем оборону крепости; а в штабе армии он на счету «фокусника»; предвижу, что здесь скверная интрига, обычная наша зависть, неприязнь и желание всячески подставить свинью человеку, мало-мальски стоящему выше рептильного уровня тех, к[ото]рые храбрость свою показали возможно поспешным устроением своей персоны в тыловых вертепах штабов армий! Бржозовский — на позициях; приедет завтра, когда я ему и представлюсь.

Принят был в штабе весьма любезно и хлебосольно. Переночевал в помещении штаба — в помещичьем фольварке; завтра отведут мне квартиру в одной из обывательских изб. Отсутствие блеска и треска городского, сельская обстановка со всеми своими примитивами действуют на мою измученную душу бальзамически.

17 января. Спал как убитый. Представлялся командиру — генералу Бржозовскому (из артиллеристов, а не «Гениального» штаба). Истинный джентльмен! Впечатление великолепное; держит себя со всеми чрезвычайно просто, не боясь уронить своего престижа, чего так боятся многие из воевод с кретинированными мозгами. Обед очень хороший; беседа затрапезная велась весьма непринужденно. Видно, что штаб очень съючен, и все чувствуют себя прекрасно. Жаль мне будет расставаться с этим оазисом… Обеденные разговоры касались (конечно, только среди нас — высших чинов) и весьма щекотливых тем: высказывались с возмущением о творящихся безобразиях на земле русской вообще и в правящих командных сферах — в частности. Только сегодня узнал, что из штаба Верховного недавно пришло секретное предписание о том, ч[то]б[ы] не упоминать в разговорах между собой имени Распутина, так как этим-де колеблются основы государства (sic!). О государе Бржозовский выразился, что он «к добру и злу внимает равнодушно», все-де делается без него… Инспектор артиллерии Лапин уверял меня, что Трепов ^[613] получил министра путей сообщения, давши взятку Распутину [в] 200 тысяч рублей… Волосы дыбом становились у меня, когда слушал то, что говорилось о действиях коменданта Гродненской крепости Кайгородова и Новогеоргиевской — Бобыря ^[614]; под Новогеоргиевском мы, оказывается, потеряли до 3 тысяч орудий и до 80 тысяч гарнизона. Немцы Бобырю за это устроили особое чествование!.. ^[615] Не я один, а и многие из высших военачальников мечтают о мирном житии и покое. […]