Равная солнцу - Анита Амирезвани Страница 72

Рамадан в этом году выпал на второй месяц осени. За много недель до этого во дворце начались приготовления к тому, что день станет ночью, а ночь — днем. Торговцы привезли много масла, потому что мы будем бодрствовать и светильники будут гореть всю ночь, а также запасли еду, которая может храниться долго, — рис, бобы, сухие фрукты и овощи, пряности и тому подобное.

В канун Рамадана я засиделся с Баламани, несколькими другими евнухами и Масудом Али. Мы прогулялись у подножия гор и посидели на воздухе, укутавшись в шерстяные одеяла, потягивая кальяны и прихлебывая горячий чай, кипевший на мангале. Я наблюдал, как ночь рождает звезды, и видел в них глаза Хадидже. Поздней ночью Баламани предложил почитать стихи. Кувшины вина и крепкого арака явились тут же, и все мы мало-помалу воодушевились, а ночь шла, и мы читали стихи, дорогие нашему сердцу.

Встав, я обратился к луне, называя ее прекраснейшей, но в глубине моего сердца знал, что говорю о Хадидже. Стихи, которые я произнес, были о любящем, чья любовь предпочла другого, оставив цветок его сердца навсегда увядшим.

Затем я прочел стихи о юноше, павшем в бою, но думал я о Махмуде. Слушатели восклицали: «Ба-а, ба-а!» — когда я произносил особенно прекрасную строку, а я осушал влагу моих глаз. Безопаснее было проливать слезы с другими над красотой стихов, хотя все мы, без сомнения, думали об иных утратах.

Масуд Али, весь вечер сидевший подле меня, упросил меня поупражняться с ним в захватах и удержаниях, которым он научился в школе единоборства. Радостно захватывая мою шею спереди в сгиб руки, другой он перехватывал ее сзади, сомкнув смертоносное объятье. Я похвалил его и показал несколько хитростей, усиливавших действие.

Хотя было уже совсем поздно, он попросил дорассказать историю Зоххака и Каве. Усевшись на подушки, я начал оттуда, где остановился в прошлый раз. Когда я дошел до места, когда Ферейдун повергает Зоххака своей огромной булавой, то подчеркнул, как важна была мощь героя. Глаза Масуда Али вспыхнули радостью.

— Как мне стать подобным Ферейдуну? — спросил он.

Прежде чем я успел ответить, он зевнул, свернулся у меня на коленях и крепко уснул. По живому изменчивому выражению его лица я точно знал, что во сне он видит себя Ферейдуном.

Все мы хорошо поели перед рассветом, вернулись во дворец и приступили к нашим утренним обязанностям. Затем вернулись к себе отдохнуть. Когда я проснулся около полудня, Баламани все еще спал на тюфяке, обняв подушку. В месяце Рамадане многие наши обязанности начинались после выстрела пушки и длились за полночь. Пока незачем было будить его. Я потихоньку встал и отправился в бани, где встретил Анвара и другого евнуха, окутанных паром. У обоих болтались груди и в паху было гладко, отчего они напоминали женщин. В другом углу бани юный, похожий на воздушное существо евнух кокетничал со вторым, постарше, показывая свое прелестное гладкое тело, словно продаваясь. Я был рад, что не обзавелся этими женственными чертами, будучи оскоплен так поздно. Грудь моя по-прежнему была волосатой, широкой и мужественной. Хвала богу, и руки у меня крупнее благодаря упражнениям с тяжелыми булавами.

Когда я был чист и одет, было все еще рано идти на встречу с Пери. Одиноким полднем я снова ощутил тяжесть утраты Хадидже. Если бы рядом была матушка или сестра, я пошел бы к одной из них за утешением, но здесь не было никого. Поэтому я вышел из дворца и пошел на ту уютную окраину, где жила Фереште. Лавки только начали открываться. Возле торговца фруктами зрелище ярко-красных гранатов и напоминание об их сладком соке вызвали громкое урчание в моем животе.

Когда меня впустили к Фереште, я разглядел на ее лице вмятины от подушки. Она выглядела свежей, в розовом халате и лиловой рубашке под ним. Я сбросил туфли и уселся напротив нее.

— Приход твой к счастью… — заговорила было она.

— Благодарю тебя. Я пришел потому, что во дворце продолжаются несчастья. Хочу узнать, не было ли чего нового о привычках шаха?

— Ничего значительного. Что за новости?

Прошло несколько минут, прежде чем я ответил. Голос мой словно застревал где-то в груди. Когда я снова смог говорить, то рассказал ей, что случилось с Хадидже.

— Я не мог ее спасти…

Огромные глаза Фереште были полны сочувствия. Она дотронулась до моей босой ноги теплой ладонью, окрашенной хной прелестного оттенка. Мне вспомнилось, как простое касание ее руки посылало молнию желания от пальцев ног по всему моему телу.

— Ах! — воскликнул я, изумленный до глубины души.

Ведь я ощутил его снова, мой утраченный член, так ясно, будто он твердел под моей одеждой. Могло ли это быть? Я не ожидал, что это чувство снова воспрянет во мне.

Фереште читала знаки мужского тела так легко, как другие читают слова.

— Ты потому и пришел, да? — Голос ее был холодным. Она резко убрала руку.

— Я любуюсь тобой, как прежде, — сказал я, — но я пришел не как посетитель.

— А зачем же ты явился?

Я потянулся и взял ее ладонь обеими руками. Она дрожала. Я словно держал бабочку, которая требовала огромной нежности.

— Мне нужен друг. Я потерял многих, а ты одна из тех немногих, кого я вспоминаю с признательностью.

— Я всегда останусь твоим другом, — спокойно ответила она.

— А я твоим. Могу добавить, что, если говорить о теле, я не тот, что прежде. Ты помнишь, я был очень требователен, но сейчас я ложусь с женщиной, только если она и хочет, и требует этого.

Фереште была удивлена:

— Не знаю, желаю ли я по-прежнему такого. Я делаю это так часто, что с желанием это уже и не связано…

— Понимаю. Что до меня, все делается совсем не так.

— Как ты живешь без этих частей?

— Как жить, я знаю, — с улыбкой ответил я, — но знание свое открываю только по просьбе.

Фереште смотрела на меня так, словно размышляла о чем-то, и мне стало интересно, попросят ли меня.

— Похоже, ты хочешь, чтобы тебя обняли.

Я смутился: неужели по мне так заметно…

— Хочу, — признал я.

— В таком случае, — ответила Фереште, — зову тебя обнять меня как друга. Никто еще этого не делал.

Я развел руки и сомкнул их вокруг нее, а она прильнула ко мне всей своей теплой тяжестью. Я чувствовал мягкое колебание ее дыханий, словно волны, которые катит на берег море. Я снова видел ее полуприкрытые глаза, темные ресницы, ложащиеся на белые скулы.

— А-а кеш-ш… — прошептал я удовлетворенно, зная, что это объятье для меня.

Долго и безмолвно мы стояли так, и я думал о том, как по-иному чувствую ее, чем прежде. Не дать себя охватить острому звериному желанию, а дать ей то утешение, в котором она нуждается, и принять то, что дарит она.

В комнате темнело, осенний день подходил к концу, грохнула пушка, означая, что можно есть, пить и любить. Я обнимал Фереште, пока служанка не постучала, давая знать, что пришел гость. Неохотно я отпустил ее.