Гений. История человека, открывшего миру Хемингуэя и Фицджеральда - Эндрю Скотт Берг Страница 71

Выборы в конгресс в 1930 году прошли во всех отношениях в соответствии с ожиданиями Перкинса – особенно касательно сухого закона. Наконец-то пришла «мокрая» власть, и Макс надеялся, что она что-нибудь сделает и отменит Акт Волстеда. ^[154]

Среди сообществ, которые он упомянул в своем последнем выпускном гарвардском докладе, была Ассоциация против сухого закона, где он сам занимал должность руководителя. Но дела, писал он Эрнесту, «кажется, все ухудшаются и ухудшаются». Макс заметил, что «люди так отчаялись, что начали думать – или по крайней мере говорить, – что капиталистическая система тает. А старик Сталин считает, что в этот раз мы должны избавиться от нее, даже пусть не с первой попытки. И я надеюсь, что к тому времени мои дочери уже будут замужем за механиками и инженерами».

По истечении года Макс получил письмо от Элизабет Леммон. Время было не властно над их отношениями. Элизабет была слишком вовлечена в общественную жизнь Балтимора – у нее было много поклонников, – чтобы писать. У Макса была работа. Но они все равно часто думали друг о друге.

«Я писал вам несколько раз, – пояснял ей Макс. – В прошлом июле я проносил в кармане подписанное и заклеенное марками письмо целую неделю, но потом порвал его на куски».

На следующий день он отправил ей содержательное письмо, в котором речь шла в основном о его семье. Макс говорил, что совсем не расстроился, когда его старшая дочь Берта, отличница Смитсоновского колледжа, завалила первый полугодовой экзамен, потому что прекрасно понимал обстоятельства. У нее было для учебы целых два дня, но она не смогла посвятить ей ни минуты, потому что взяла с собой роман «Взгляни на дом свой, ангел» и не могла ничем заниматься, пока не закончила его. По словам Берты, все в Смите читали эту книгу, что показалось Максу замечательным, ведь «это больше, чем просто чья-то книга». В начале марта шурин Макса, Арчибальд Кокс, с которым они были очень близки, умер, оставив семерых детей. Его первенец, Арчибальд-младший, в это время изучал юриспруденцию в университете. Для последующего поколения он стал символом всех добродетелей янки: бесхитростной порядочности, естественной моральной чистоты, преданности, не искавшей выгоды, – всего того, что сам Макс символизировал для близких и друзей.

Позже в том же месяце Макс отправился на юг – в ежегодную поездку к теплым водам Гольфстрима. Там он встретил Эрнеста и состояние его нашел отличным, если не считать руки. Хемингуэй вел лодку левой, прорываясь сквозь волны, бьющие их судно по носу. Используя специальные снасти, он даже мог рыбачить, что было для Макса надежным знаком, что вскоре писатель будет как новенький. Он плавал с Хемингуэем и «сбродом» достаточно долго и наблюдал, как на камбузе постепенно растаяли запасы лука. Однако отплыл в Ки-Уэст на проходящей мимо лодке и уехал в Нью-Йорк до того, как их снова захватило в шторм. Вернувшись в порт, Хемингуэй вскоре вернулся и к работе, теперь уже владеющий обеими руками и охваченный стремлением переписать всех на свете. Хотя в действительности конкуренция с «живым товаром» казалась для него слишком легкой. Он написал Перкинсу, что хотел бы переплюнуть мертвых мастеров. Для него настоящими конкурентами были только они, хотя Эрнест и признавал, что Уильям Фолкнер «чертовски хорош, когда хорош, но чаще всего бесполезен». Перкинс был с ним согласен. В течение многих лет Фолкнер писал рассказы и старался, как сам говорил, с «неиссякаемым оптимизмом», но увы, небольшим успехом, пристроить их в «Scribner’s Magazine».

«Я совершенно уверен, что у меня нет желания и никогда не будет возможности писать короткие рассказы», – признался он сотрудникам журнала. Фолкнер казался «сумасшедшим» Перкинсу, который недавно прочитал его сенсационный роман «Святилище» и счел его «ужасной книгой, написанной талантливейшим автором». И так как ни одна из книг Фолкнера не обещала никаких продаж, Перкинс счел время подходящим для включения автора в свой список, но никак не решался. Джон Холл Уилок предполагал, что «Макс не хочет этого делать, потому что боится вызвать ревность у Хемингуэя». Хемингуэй же недавно выразил уверенность в том, что Томас Вулф еще в состоянии написать для Перкинса целую кучу «пухлых книжек», и все еще верил в глубокие корни фицджеральдовского романа. Но, как говорил Уилок, «про себя Хемингуэй считал, что в жизни Макса нет места для другой силы, более угрожающей, чем Уильям Фолкнер. У Хемингуэя было могучее эго, и Макс об этом знал».

В мае Эрнест отправился в Испанию, в новоиспеченную Испанскую Республику, сменившую монархическую власть карлистов. Однако он держался вдали от политической сцены и работал над последними главами своей книги о корриде.

В этом самом месяце Дуглас Саутхолл Фримен пригласил Перкинса в Ричмонд. Этот визит предполагал больше общения, чем предыдущая поездка Макса, потому что фрименовская биография Роберта Э. Ли стабильно развивалась. Он следовал стратегии, которую Макс разработал специально для него и которая вполне бы подошла для всякого, пишущего в этом жанре:

«Вы пишете не исследование о Роберте Э. Ли и не личную его интерпретацию, но первую полную и, возможно, определяющую его личность биографию. Ее особенность в том, что она содержит всю современную информацию, и в том, что все это совершенно ново. И именно этот факт – неоспоримый факт – должен оказывать влияние на персонажа вашей книги. Это удержит вас от соблазна проявлять свободу воображения и интерпретаций, которые позволяет себе, например, Стрейчи. Это будет управлять вашей рукой в процессе тщательного отбора, который должен касаться всей информации, а не только той, которая может показаться вам ценной лишь с художественной или литературной точки зрения».

Перкинс часто подкидывал Фримену темы для развития и различные аспекты жизни Ли, которые в пересказе помогут сберечь его работу от превращения в сухой архив. Чтобы сделать из книги нечто большее, чем безжизненный монумент, Перкинс напоминал Фримену, что события личной жизни генерала или смешные истории, демонстрирующие его в действии или в контрасте с окружающими, поясняют, почему его так высоко ценили и уважали. Эти истории облегчат общую тональность произведения. Методичная работа продолжалась еще два года, но затем, 19 января 1933 года, Фримен прислал Перкинсу телеграмму:

«ОСМЕЛЮСЬ ПРЕДПОЛОЖИТЬ, ЧТО ВЫ ПОРАДУЕТЕСЬ ВМЕСТЕ СО МНОЙ, КОГДА Я СООБЩУ ВАМ, ЧТО ВЧЕРА ЗАКОНЧИЛ ПИСАТЬ О ЛИ. ОСТАЛОСЬ ТОЛЬКО ОТРЕДАКТИРОВАТЬ».

И вот после двадцати лет работы четырехтомная биография Фримена была опубликована. Книга удостоилась многих почестей, была высоко оценена критиками и выиграла Пулитцеровскую премию как лучшая биография, а также стала бестселлером. Редактирование книги заняло два года, и в декабре 1934 года Фримен выразил свою благодарность Перкинсу:

«Эта книга никогда не была бы закончена, если бы не ваша огромная поддержка в этом деле. Много раз, когда работа стопорилась, именно ваши слова заставляли меня двигаться вперед».