Уинстон Черчилль. Личность и власть. 1939–1965 - Дмитрий Медведев Страница 71

Среди критиков были и коллеги по перу, которые также приложили свои литературные таланты для освещения событий и людей самого крупного в истории человечества военного противостояния. К ним, например, относился автор бестселлера «Рузвельт и Гопкинс» Роберт Шервуд. Он признавал масштаб британского политика, замечая относительно пятого тома: «Вся эта книга и есть Уинстон Черчилль, и поэтому она не может быть чем-то, кроме как великой». Несмотря на столь высокую оценку, Шервуд отметил, что «Кольцо» является «в некоторых отношениях менее интересным, более спорным, чем его предшественники». Рецензент указал также и на участившиеся оправдания, которые, несмотря на всю их обильность, не смогли убедить в правильности приводимых аргументов. Чувствовалось, что Черчилль «утомился» от написания по столь обширному кругу вопросов столь насыщенного текста в таких объемах, да еще в столь сжатые сроки.

В рецензии американского автора интересно не только то, чтобы было опубликовано, но и то, что осталось за ширмой доступного широкой публике. А именно редакторские и цензурные правки собственного текста. Так, из конечной версии рецензии были удалены упоминания о том, что пятый том содержит «признаки спешки, курсорное™ и даже нетерпеливости», словно Черчилль хотел покончить с книгой как можно скорее, принося в жертву «утонченность собственного стиля и свою страсть к деталям». Обсуждая пятый том с Лафлиным, Шервуд признался, что «очень разочарован» этой книгой. Вместо того чтобы излагать события, Черчилль пустился в пререкания с различными критиками относительно своих стратегических идей.

Шервуд был не единственным, с кем Лафлин обсуждал последнее литературное достижение нашего героя. В июле 1952 года во время деловой поездки в Соединенное Королевство он встретился с личным врачом британского премьер-министра бароном Мораном. В ходе беседы они коснулись возможности публикации дневниковых записей врача, которые тот вел, начиная с 1940 года. Пробежавшись по тексту рукописи, Лафлин пришел в восторг от приведенных фактов. Последовавшее обнародование этих записей будет непростой историей, вызвавшей ажиотаж, но описание этих событий выходит за рамки настоящего исследования. Для нас, однако, представляется интересным одна ремарка, которая была вскользь брошена Мораном во время беседы. Предлагая свою рукопись, он заметил, что планирует ее сократить, объяснив, что одним из признаков хорошего текста является избранность. Увидев, что собеседник внимательно его слушает, он продолжил, заметив, что «Вторая мировая война» «уступает по качеству некоторым ранним произведениям Черчилля». И причина этого заключается в том, что автор утратил «энергию избирательности».

Если говорить в целом о восприятии пятого тома британской публикой, то, как и следовало ожидать, определенную и значительную часть отзывов занимали восторженные ремарки, в частности отмечалась «свежесть» повествования с его «благородством, юмором, великодушием и терпением». При этом, в отличие от заокеанских коллег, британские рецензенты разделились по политическим предпочтениям. Учитывая, что речь шла не только об авторе, но и о действующем премьер-министре, то и оценка новой книги происходила одновременно с литературных и политических позиций.

В чем британские и американские рецензенты сходились, так это в том, что новая книга менее интересна и волнующа, чем предыдущие. И такие суждения раздавались не только со стороны тех, кто по каким-либо причинам был изначально негативно настроен к автору. К аналогичным выводам приходили читатели, входившие в близкий круг Черчилля. Например, Дафф Купер. Правда, по его мнению, причина снижения качества заключалась не только в самом авторе, но и в теме «Кольца». «Плохие новости всегда интереснее читать, чем хорошие, а этот том посвящен почти полностью хорошим вестям», — объяснял Дафф Купер. Однако большинство критиков все-таки сходились во мнении, что слабость пятого тома объяснялась в большей степени оправдательной интонацией.

Основной темой апологии в очередной раз стала ситуация с открытием второго фронта и задержкой высадки союзных войск в Нормандии. Перечисляя основные обвинения в свой адрес: а) что он «был против осуществления этой операции»; б) что он хотел «лишить операцию необходимых для ее проведения сил»; в) что он предлагал «начать настоящую, с участием армий, кампанию на Балканском полуострове», — Черчилль отмахивался и заявлял, что «все это выдумки» и они ему «никогда не приходили в голову».

Наш герой сознательно пошел на стилистические изменения, принеся в жертву качество своего произведения ради защиты собственного реноме. Трактовки Ингерсолла, откровения Рузвельта, описания Шервуда, а также реминисценции госсекретаря Корделла Хэлла (1871–1955), военного министра Генри Стимсона (1867–1950) и Дуайта Эйзенхауэра с разной степенью тактичности подводили читателей к одному выводу: Черчилль пытался отложить открытие второго фронта, категорически настаивая на своих планах нанесения основного удара по «мягкому подбрюшью крокодила», то есть через Италию, а не Францию.

В начале 1950 года в США появилась новая книга — «Великие ошибки войны», написанная военным редактором New York Times, лауреатом Пулитцеровской премии Хэнсоном Уэйтманом Болдуином (1903–1991). Болдуин повторил основные тезисы предыдущих авторов, дав им новую трактовку. В его изложении, британские стратеги, пытавшиеся вторгнуться в Европу через южные ворота, были правы, в отличие от своих американских коллег. Успешная кампания в Италии и дальнейший захват Балкан позволил бы, по мнению Болдуина, остановить продвижение Красной армии на запад и избежать советизации Восточной Европы. Черчилль внимательно ознакомился с «Великими ошибками», пометив на полях напротив описания балканских замыслов: «вздор», «неправильно», «бред».

В своих мемуарах Черчилль признал, что в США «утвердилось мнение», будто он старался помешать «Оверлорду» и «тщетно пытался склонить союзников предпринять массовое вторжение на Балканы». По его словам, это была «чепуха». Защищаясь от нападок, он активно использует прием, известный в логике, как апагогия или reductio ad absurdum. Он сознательно преувеличивает обвинения в свой адрес, добиваясь, что их несостоятельность стала очевидной даже непосвященному читателю. Также для защиты собственной позиции он активно обращается к объемным цитатам из подлинных документов. Но здесь ситуация выглядит не столь однозначной, и вместо доказательства его правоты приводимые фрагменты, наоборот, передают страхи автора, связанные с успешной высадкой. Причем, как показывают документы, Черчилль боялся не столько самой высадки. Он выражал крайнюю обеспокоенность дальнейшим удержанием плацдарма, когда всего за две-три недели противник смог бы собрать и доставить на нужный участок фронта значительное количество войск, погнав высадившийся контингент обратно к заливу, в то время как войска союзников столкнутся с проблемами снабжения и будут не в состоянии оказать достойного сопротивления.

Свою тень отбросил и способ использования документов. В главе «Тупик на третьем фронте» Черчилль рассказывает, что 24 октября 1943 года Эйзенхауэр (на тот момент командующий силами союзников при наступлении в Северной Африке и Италии) собрал совещание, на котором попросил своего заместителя, генерала Александера, доложить об обстановке. В докладе Александера лейтмотивом звучала мысль, что из-за недостатка десантных судов, а следовательно и отсутствия подкрепления в должном объеме, войска союзников уже столкнулись с проблемами, и судя по тому, что в дальнейшем ситуация с судами не улучшится, положение на Апеннинском полуострове может принять неблагоприятное развитие с переходом инициативы к противнику. Учитывая, что намеченная на май следующего года операция «Овер-лорд» переключала на себя основные объемы десантных судов, нетрудно догадаться против чего был направлен этот выпад. Черчилль ссылается на мнение Эйзенхауэра, который нашел доклад британского военачальника «настолько серьезным», что переслал его Рузвельту и британскому премьеру, «подтвердив» заявления Александера и указав, что направленный документ «дает ясную и точную картину». Черчилль приводит объемное сопроводительное послание Эйзенхауэра, добавляя, что этот отчет был «составлен с полным знанием дела и в нем затрагивались все основные проблемы нашей стратегии».